Ожерелье Странника

Наконец пришли и женщины. Хелиодора вошла первой.

— Приветствую вас, египетская принцесса, — Ирина согнулась в глубоком поклоне. — О! Если бы вы приняли тогда мой совет, данный в таком далеком прошлом, этот титул был бы вашим в действительности , и вы вместе с вашим мужем основали бы новую династию царей и фараонов, независимых от империи, которая катится к своей гибели.

— Я помню этот ваш совет, госпожа, — ответила Хелиодора. — Но мне кажется, что путь, избранный мной, был верным и угодным Богу, так как Он дал мне мужа, хотя и лишил его глаз.

— Дал вам! Можете ли вы утверждать подобное в то время, как Мартина всегда была у него под боком? — спросила она задумчиво. — Что ж, это возможно, так как порой в этом мире случаются всякие странные вещи.

Она замолчала, и я услышал, как Джодд и Хелиодора в негодовании зашевелились, так как этот острый выпад был прямо направлен против их семей.

Затем Ирина мягко продолжала:

— Госпожа, могу ли я сказать вам, что, по моему мнению, ваша красота расцвела еще пышнее с той поры, чем была? Но надо помнить о том, что происходит с бутоном, который становится цветком. С годами становится все труднее сохранить ее, когда тебя в этих жарких местах обременяет такое множество материнских забот.

Хелиодора не ответила, так как в это время вошла Мартина. Увидев Ирину впервые после длительной разлуки, она забыла обо всем и, как в былые времена, присела в глубоком реверансе, пробормотав привычные слова:

— Твоя служанка приветствует тебя, Августа!

— Нет, нет, Мартина, не величайте больше этим титулом ту, что ушла от мира с его суетой. Называйте меня матушкой, если вам это подходит, ибо это единственное честное слово и имя, известное мне из религиозных книг и предписаний. Истинно, как ваша мать перед Богом, я приветствую и от всего сердца благословляю вас, ибо вами руководила любовь большая, чем любая женщина может испытать к кому бы то ни было. Но одна насмешка всепоглощающей страсти — вот все, что нам досталось. Впрочем, об этом мы поговорим после. Я не должна отнимать время у генерала Олафа, которого судьба во искупление недавних горестей назначила быть моим тюремщиком. О, Олаф, — добавила она со смешком, — словно некое предвидение будущего заставило меня в свое время обучить вас этой профессии. Давайте помолимся и помолчим, а затем выслушаем приговор моего новоиспеченного тюремщика, уже готового вынести свой приговор. Знаете ли вы, что речь идет о моих глазах, которые вы, Мартина, имели обыкновение восхвалять и которые в лучшие дни хвалил даже этот суровый Олаф. И теперь они должны навеки угаснуть. А если так, то почему бы и не в, полнить все таким образом, чтобы я при этом умерла? Именно об этом сейчас должны сказать эти губы. Так говорите же, ваше превосходительство!

— Госпожа, — медленно проговорил я, — я всесторонне обдумал полученное мною послание за подписью и печатью императора Никифора. Хотя кто-либо другой и может истолковать его смысл иным образом, я же смог обнаружить в этом письме не прямой приказ ослепить вас, а только то, что должен держать вас под стражей, предоставив вам все, что необходимо для существования. Так я и сделаю, и первое же судно отвезет рапорт о моих действиях императору Византии.

И когда она услышала мои слова, гордый дух Ирины был окончательно сломлен.

— Господь да наградит вас, Олаф, так как я не могу этого сделать сама! — воскликнула она. — Господь да наградит вас, святейшего среди людей, способного отомстить за свои раны милостивым прощением! — И она разразилась рыданиями, а потом без чувств упала на пол.

Мартина бросилась ей на помощь, а Хелиодора повернулась ко мне и сказала нежным своим голосом:

— Это достойно вас, Олаф, и я не ждала от вас ничего иного. Но все же, супруг мой, я боюсь, что своим состраданием вы подписали смертный приговор всем нам.

Так оно и случилось, хотя приговор все же не был приведен в исполнение. Я отправил свой рапорт в Константинополь и вскоре получил в ответ императорское послание. В нем в общих и официальных словах холодно одобрялись мои действия и добавлялось, что истинное положение дел было публично доведено до сведения тех клеветников, которые заявляли, что он, император, пытался заставить вначале ослепить Ирину, а потом ее убить на Лесбосе. Благодаря этому рапорту все злые языки замолчали.

Но ниже следовали такие, полные зловещего смысла слова: