Ожидаемое забвение

Закрою глаза… Она голубоглазая, улыбчивая, статная, идет-плывет под сенью березовой рощи. Она прислушивается к птичьему гомону, к всплескам ручья, шелесту веток, чутким ухом улавливает нежные, первозданные звуки родной земли. И вот уже напевает сложившуюся в душе песню, голос все громче и громче! Вся страна, затаив дыхание, слушает завораживающие, мелодичные звуки. Она – ненаглядная, славная, щедро одаренная природой любимица российских людей.

Умерла Толкунова.
Будет Русь горевать,
Будет снова и снова
Ее вспоминать,
Когда в небе снежинки,
Когда поле в цветах.
И слезинки… слезинки
У народа в глазах.
Мы носили ей розы,
Пригубляли вино.
А ей сердце морозы
Холодили давно.
Ах, как скоро ромашка
На Руси отцвела!
В небе ангельском машут
Два прозрачных крыла.
Красотой одарила,
Песни, как кружева!
Пробил час – воспарила
В рай святая душа,
Отказавшись от хлеба
(Он горчил в суете!).
Пусть ей будет на небе
Лучше, чем на земле!

Человек на обочине тротуара

Болезненною желчью глаз белки окрашены,
Он курит, долго курит и молчит.
Смертельно болен – этим-то и страшен,
И страшен тем, что слезно не кричит,
О помощи к народу не взывает,
Народ сам по себе… Чего ж пенять?!
А то, что он умрет, об этом знает,
Умрет, возможно, нынче… или утром в пять.
Умрет, возможно, здесь, на обочине тротуара,
Без истошного вопля – никто все равно
Не откликнется, не наклонится.
                                      Будто от грозового удара,
Испустит дух мгновенно, как в военном кино.
Зачем он на виду, на неудобном месте
Угнездился? Какая блажь или цель?
Подаяний не просит. А не тайною ль местью
Его полнится душа, но никак не отыщет щель,
Дабы выйти наружу – то ль жене предназначена,
                                                                   другу,
Или белому свету всему, иль себе самому?
Ведь человеческая жизнь вращается
                                              по извечному кругу,
И этот принцип вовек не разгадать никакому уму.
Какого там черта разгадывать…
                                   Шел, сам не ведал куда,
Почуял, что силы убывают стремительно,
                                                 взял и сел,
Где настигло, дабы хотя бы чем-то
Казаться живым человеком
                                (а это надо делать завсегда!),
Он одну за другой стал курить сигареты.
                                            Тем и уцелел.
Тем и продолжил земную жизнь.
                                  Хоть далеко несовершенно,
Даже топорно. Но все же с кое-какими
                                       признаками, приметами
Продолжающегося существования,
                                     не думая о лишениях,
О том, что был не однажды убит
                                 и сам убивал кастетами.
Теперь вот один. Если Богу будет угодно,
Пусть не медлит… Этим окажет высокую честь!
Если побрезгует, то – к сатане…
                                     Сегодня это модно —
Ему служить. А заодно осуществить-исполнить
Ту смутно брезжущую в сознанье мысль
                                             о тайной мести,
Предназначенной жене, другу,
                      или белому свету всему,
Или себе самому.