Ожидание

– Спасибо, не надо. – Саша невесело улыбнулась.

И немного помолчав, спросила:

– Как ты?

За сквером гудела оживленная спешащая улица. И этот будничный шум словно подчеркивал глубокую безмолвную оцепенелость, отрешенность, разлитую среди болезненно ярких крон.

Виталик пожал плечами. Сделал последнюю затяжку и потушил окурок о край урны.

– Как-то. Поддерживаю работу своих органов, превращаю кислород в углекислый газ. Что еще? Смотрю на землю и траву сверху вниз. Голоса в голове молчат. Значит, видимо, все не так плохо. Могло быть хуже. Ах да, еще купил вчера три пары носков по скидке, если интересно.

– Как Лева?..

– Лева в коме. Но ты вроде бы это и так знаешь. Иначе бы, наверное, не вернулась.

Саша неотрывно смотрела на клейкое прозрачно-бурое пятно лужи, в котором виднелся кусочек неба. И вместе с небесным отражением растекалось что-то неуловимо-тонкое и непоправимое.

– Ты уже был у него сегодня?

– Был. Сейчас выкурю еще одну сигаретку и пойду домой. У меня сегодня выходной. Буду смотреть сериалы и есть супчик, который мне позавчера привезла твоя мама. Хотя вообще-то я ей говорил, что сам могу заказать себе пиццу.

– Он в этом корпусе?

– Ага. Вон там, на третьем этаже слева. Два крайних окна. Там его реанимационная палата.

Виталик показал наверх и неторопливо достал из пачки новую сигарету. Саша подняла голову. Два крайних левых окна третьего этажа смотрели как будто прямо в сердце. С глубокой немой укоризной.

– А тебя легко к нему пускают? Ведь это же реанимация…

– У него состояние стабильно тяжелое. То есть тяжелое, но стабильное. Поэтому родственников пускают. Не всегда охотно, правда.

– Понятно. Я сейчас к нему пойду…

– Давай.

Еще пару минут они сидели рядом – чужие, разобщенные, каждый в своей опустошенности. Словно двое незнакомцев, оказавшихся на соседних креслах автобуса. Пассажиры неведомого, непредсказуемого маршрута жизни, двое случайных встречных, которые честно пытались построить вместе что-то хорошее и прочное ради еще одного случайного пассажира – их общего сына. Но построить так и не получилось. Непреодолимая, безнадежная нелюбовь в конечном итоге смяла все их попытки. Искрошила настоящее и будущее в труху. И теперь одиночество падало внутрь тяжелыми, полновесными каплями, наполняя беспредельной горечью.

Наконец Саша медленно встала, накинула на плечо ремень сумки. Сделала пару неуверенных шагов в сторону входа.

– Ой, подожди, – вдруг сказал Виталик. – Чуть не забыл. Твоя мама и Кристина тоже собирались сегодня прийти проведать Леву.

– И?

– И ничего. – Виталик задумчиво щелкал зажигалкой. – Просто я тебя предупредил, на всякий случай. Мало ли ты не хочешь с ними пересекаться. Но вроде они позже собирались, после полудня.

Саша действительно не была готова к встрече с матерью и Кристиной.

– Поняла. Спасибо. Надеюсь, они правда придут позже. Но, если вдруг пересечемся, значит, так тому и быть. Прятаться от них в шкафу с пробирками я не стану.

Она поднялась на широкое больничное крыльцо, подошла к дверям и в последний раз оглянулась. Виталик смотрел ей вслед. В его взгляде как будто что-то ожило, зазеленело. Словно внезапно проснулась безумная, жадная надежда на то, что еще не все потеряно окончательно. Что вот сейчас ледяная бездушная Саша увидит своего маленького, очень-очень крепко спящего сына на больничной койке и начнет оттаивать. Сердце вздрогнет, горячо забьется и начнет разогревать ее изнутри. По замороженному телу пойдут трещины, на пол закапает вода, полетят куски льда – сначала крошечные, затем все более крупные. И оттаявшая Саша все поймет, раскается и попросит наконец прощения за свою холодную бездушность.

Седобородый охранник на КПП смерил ее недоверчивым долгим взглядом.

– А вы ему кто? Родственница?

– Родственница, – кивнула Саша спустя несколько секунд молчания.

– Кровная? – Он как будто слегка усмехнулся.

– Да.

– Ну раз так, то проходите. Родственница.

Пропустив Сашу, он тут же потерял к ней интерес и уткнулся в журнал с кроссвордами.

Следующие полчаса раскрошились на какие-то не связанные друг с другом мгновения и образы. Саша пыталась собрать их воедино, но они неумолимо рассыпа́лись. Регистратурное окошко, малиновая помада девушки за стеклом, ожидание на жесткой зеленой кушетке, плакат с информацией о пневмонии, прозрачная колба, набитая разноцветными бахилами. Плакат «Если ты поранился», тревожный скрип открывающихся дверей, пустые вешалки гардероба.

Затем появился Левин врач – пожилая женщина в очках, с устало-печальным плоским лицом, с бледной пергаментной кожей. И с монотонным блеклым голосом.

– Вы меня от работы отвлекаете, – сказала она очень понурым, обреченным тоном, без тени раздражения. – Ходите тут все по очереди, как на базар. То ваш муж, то ваша мама, теперь еще и вы. Поймите, ваш приход ему все равно не поможет никак. Ну что с вами делать… Я понимаю, конечно, вы мать. На две минуты зайдем, не больше.