Ожоги (СИ)

— Не трогай! На, вот, держи.

Отвратительное шипение заполнило слух. Прерывистое, мерное, но ужасно надоедливое. Что это? Может, это песок разлетается от меня, пока я, все еще падая, погружаюсь в пыльное небо необъятной пустыни?

— Их нельзя доставать сейчас. Иначе она умрет.

— Она и так умерла, — детский голос так звонко раздается в моем сознании, что хочется зажмуриться, закрыть уши руками, закричать…

Что это за шипение? Проклятье, когда же прекратится это отвратительное шипение?!

Я открыла рот, пытаясь хотя бы своим голосом заглушить этот противный звук, но вместо этого он лишь усилился. Я кричала. Громче, изо всех сил, но шипение заполнило меня всю и разъяренной змеей сдавило мне глотку. Возможно, это и было моей ошибкой, потому что все мое тело словно охватило огнем.

— Тихо-тихо.

— Она мертва, Айя видела, как ее подстрелили.

— Тихо-тихо-тихо, — я горю. Я сгораю заживо под аккомпанемент этого дикого шипения. И падаю вниз мертвой звездой, не дав исполниться чьему-то безумному желанию.

— Я горю! — закричала я изо всех сил, пытаясь тем самым саму же себя вернуть. Убедить, что я еще способна побороться. Но… Черт, этот паршивый звук, это пламя …

— Она что-то шепчет.

— Молчи, береги силы.

— Айя слышит шепот мертвеца. Айе страшно, — детский голосок всхлипнул. Кажется, я поморщилась. — Айя хочет вернуться.

— Слышишь?

Ш-ш-ш-ш-ш… Ш-ш-ш-ш-ш… Ш-ш-ш-ш-ш…

— Да, Айя слышит.

— Она дышит. Мертвые не дышат. Она не мертвец. Но она должна быть в сознании. Мы едем очень быстро, Айя. Но мне надо, чтобы ты следила, что она здесь, с нами. И дышит.

Ш-ш-ш-ш-ш… Ш-ш-ш-ш-ш…

Я устала, я не хочу больше падать. Я не хочу… Ш-ш-ш-ш-ш… Мне страшно. Папа…

Звуки стали ярче, а голоса перешли на совершенно незнакомый для меня язык. Иногда я понимала какие-то отдельные слова. Но общий смысл был для меня непонятен. Я осталась наедине со своим адским пламенем и отвратительным шипением.

Ш-ш-ш-ш-ш… Один. Два. Три. Четыре. Ш-ш-ш-ш-ш… Один. Два. Три. Ш-ш-ш-ш-ш… Один…

— Д-руг! Д-руг! Айя ничего не трогала! Айя не трогала пули!

Один…

— Отойди!

Па-да-ю…

***

Иногда тебе удается воспроизвести в голове моменты, которые, как казалось ранее, твое сознание давно стерло из памяти. Ощущения теплых маминых рук, вкус ее молока, улыбка папы и такая успокаивающая вибрация его голоса, монотонно растягивающего один и тот же звук.

При жизни я бы никогда не смогла этого вспомнить.

Память подкидывала моему сознанию не только самые сокровенные дорогие и счастливые моменты моей жизни, но и те, от которых душа плачет незримыми слезами.

Мама пришла в тот день ко мне, израненная, грязная и обняла дрожащими руками, уткнувшись носом в мой живот. Она плакала так долго! А я сама не произносила ни звука. Я боялась и не понимала, почему мама расстроена. Когда она, наконец, подняла голову и, посмотрев в мое лицо, провела дрожащей ладонью по голове, я тихо сказала единственное слово, которое на тот момент умела произносить — мама.

— Теперь мы с тобой одни, моя маленькая, — ответила мне мама и, сомкнув губы, завыла…

Эти воспоминания были утеряны мной, хотя сейчас я могла поклясться, что чувствую, кожей ощущаю наше с мамой горе. Хотя мне всегда казалось, что это боль сидит теперь настолько глубоко внутри меня, что…

— Папа? — ощущение тепла, исходящее от человека, сидящего рядом, было каким-то особенным и родным. Это сложно описать словами, но легко можно почувствовать.

Мужчина не повернул ко мне своего лица, но обнял за плечи и крепко прижал к себе. На спину упало что-то очень маленькое и холодное и… мокрое! А затем еще и еще… Я слышала, как папа тихо смеется, запрокинув голову вверх, а мое дыхание становится все легче и легче.

Все позади.

Безмолвный шепот плачущего неба переплетался со смехом папы, и мои губы невольно тронула легкая улыбка.

— Что это, папа?

— Это дождь… — тихо отозвался отец.

***

Фуриоса говорила, что, когда Макс привез меня, я одной ногой уже была в загробном мире. Что из моего раскрытого в агонии рта издавалось лишь сиплое шипение, и каждый вздох давался мне с невероятным усилием. За мою жизнь долго боролись. Док сначала сказал, что не может воскрешать людей из мертвых, но, по рассказам Фуриосы, приставленный к виску обрез и тихие слова Макса «ты уж постарайся» сотворили чудо.

Теперь Док — настоящая легенда в Цитадели, что, несомненно, придает ему уверенности в его нелегком деле.

Когда пули были вытащены, я так и не пришла в сознание. Моим зрачкам было все равно, день теперь или ночь, и глаза были обращены к смерти. Но, по рассказам Фуриосы, я не сдавалась. Я дышала ровно, хоть и поверхностно. Для меня освободили светлый закуток, рядом с плантациями. Там было достаточно влаги, которой орошались листья растений, а главное — там воздух был гораздо чище, чем за пределами Цитадели. Живительный воздух, в котором я так нуждалась.

Вспоминая сейчас, я думала, что каждый день, в одно и то же время, я чувствовала прикосновение горячей ладони на своем запястье, а затем всего одно слово, сказанное низким хрипловатым голосом. «Привет».