Озомена

Сияние, исходящее от духа, начинает равномерно усиливаться – начиная от ботинок, едва касающихся земли, и заканчивая шапочкой. Даже странно, что когда-то я могла принять его за живого человека – впрочем, возможно, виной была игра солнечного света. Но мама смотрит на него как на крысу, выползшую из мусорной кучи, и шипит:

– И вот оно решило, будто может жениться на моей дочери? – Она театрально смеется и хлопает в ладоши. Это она в кино подглядела: именно так ведут себя героини, желая унизить мужчину или своих обидчиц. От такого обращения дух начинает раздуваться до размеров мешка с распаренным гарри, заслоняя собой весь дверной проем.

– Это ты со мной так разговариваешь? Ты хоть понимаешь, что я могу сделать с тобой или твоей дочерью? – По мере того, как он раздувается, синее пламя внутри него гаснет, словно от подувшего ветерка. Мама стоит, сплетя руки, и насмешливо смотрит на него. Никогда в жизни я не видела ее такой сердитой.

– Regardez![76] – выкрикивает она, тыча пятерней в духа. Она снова хлопает и презрительно кривит губы. Мама что-то еще прибавляет по-французски, но слов я не могу понять. Мама знает французский и даже работала секретарем в одной французской компании, но вот не удосужилась поучить этому языку меня.

Дух все расширяется и расширяется, и сквозь его тело уже можно увидеть дверь и порожек, обгрызенный крысами (кстати, они отстали от нас, когда хозяйка завела Капитана).

– Да я вообще могу сделать так, что вам не будет покоя ни на этом свете, ни на том, – говорит дух таким зычным голосом, что я закрываю уши ладонями. Дверь начинает трястись, как будто дух всасывает весь воздух в себя.

– Ага, тоже мне, штаны на вешалке! – говорит мама. Глаза ее полуприкрыты, но я знаю, что сейчас она не сонная, а просто притворяется, чтобы сбить духа с толку.

И тут он начинает уменьшаться до своих прежних размеров, снова став длинным и тощим. Синий огонь внутри его ослабевает, и… в нем вдруг появляется какая-то детская робость.

– Что ты хочешь, женщина? Что я сделал тебе плохого? Разве я не постарался, чтобы ты проснулась, чтобы снова была со своей дочерью?

– Хватит воображать, да ты вообще ни на что не способен. И посмотри, как ты одет. Нынче такое уже не носят. Ни за что не поверю, что при жизни ты хоть что-то представлял из себя, как и после смерти тоже. Ишь ты, вздумал жениться на моей дочке, дочке Икебе Акуабата! – Она стучит себя по груди, словно ее распирает от смеха. – Я не для того ее растила, чтобы отдать какой-то свинье.

Это оскорбление почему-то больно отдается во мне самой – а что, если мы опоздали и я намертво привязана обязательствами к этому духу?

– Простите, мадам, но я не позволю вам так оскорблять меня. Я – дух, а вы – просто человек. Я могу такое с вами сделать…

– Да неужели? Но наконец-то вы обратились ко мне как положено, – говорит мама, гордо расправляя плечи. Из-за худобы ее шея кажется слишком длинной и изогнутой, как банан, но это все равно моя мама. И я знаю, какой она может быть. Она говорит тихо, но твердо, и главная тут она, а не дух. Я придвигаюсь к ней ближе и глажу пальцем ее платье. Дух не отводит от меня глаз. Я вижу, что ему все это неприятно: ведь он сделал для меня доброе дело, разбудив маму, приносил мне всякие полезные вещи. Может, я поступаю нехорошо, но все равно не хочу быть его женой. Нетушки.

– Мама, успокойся, он сожалеет о содеянном, – говорю я.

Мама серьезно смотрит на меня, а потом обращается к духу:

– Скажи спасибо, что моя дочь заступилась за тебя. У нее доброе сердце, вот ты и надул ее, отдав какую-то там окпу за пять найр.

– Но я присматривал за ней! Если б не я, она умерла бы с голоду.

– Еще чего! Я воспитала свою дочь как надо, и мы прекрасно обходились без тебя.

Я молчу, мне стыдно. Ясно же, что на самом деле мне приходилось выживать в одиночку.

– Она сама взяла у меня окпу, никто ее не заставлял. Она пришла на рынок и заговорила со мной. Поэтому теперь принадлежит мне.

– Но ты-то сам, ты от кого зависишь? Тащи сюда своих ога[77] или отведи нас к ним. Мы будем разговаривать только с твоим начальством. – Возникает неловкая пауза, и мама прибавляет: – Да по тебе сразу видно, что ты у кого-то на побегушках. Ты не можешь быть главным.

Сердце стучит в ушах, в горле, везде. Я не думала, что дело примет такой оборот. Вроде бы мама собиралась заступиться за меня, чтобы дух убрался отсюда и больше никогда не возвращался. И вдруг она намерена познакомиться с главным среди духов? Но зачем? Может, у духов вообще нет начальников. И вообще, мне не нравится, что мама торгуется.

Я поднимаю глаза на духа, чувствую, что он внимательно смотрит на меня, хотя глаз его не видно. По его телу разливается синий свет, словно в нем живет электрическое замыкание, которое может убить.

– Ты обманула меня, – говорит мне дух. – Мы же договорились. Ты обещала помочь мне родиться заново.

– Но я не… – пытаюсь сказать я, но меня обрывает мама.

– Ты, кажется, не понял? – говорит она. – А ну прочь отсюда! Убирайся.

И он уходит.