Озорница

В последние недели Джастин потратил немало времени на знакомство с сиротами и беспризорниками, наводнившими лондонские улицы. Замерзшие, голодные, несчастные и никому не нужные, они не имели ничего общего с детьми маори. Согласно традициям туземцев, все дети считались общим достоянием, вне зависимости от того, кто был их родителями, и все о них трогательно заботились. А в трущобах большого города буквально на каждом шагу попадались голодные дети, до которых никому не было дела. Молодой герцог старался что-то сделать для них, и, возможно, один из тех, кому он помог, посоветовал нищенке навестить шикарный дом на Портланд-сквер в надежде раздобыть что-нибудь поесть.

Задребезжало стекло от порыва сильного ветра, снег повалил еще гуще, Джастин невольно поежился, представив себе, как промерзла попрошайка за воротами. «Надо сказать Пенфелду, чтобы пригласил несчастную на кухню и накормил горячим». С этой мыслью Джастин хотел было покинуть свой пост у окна, но тут его обожгла новая мысль. «А что, если?.. Нет, быть того не может! И все же… Чем черт не шутит». Сощурившись, он еще раз оглядел маленькую жалкую фигурку за воротами, неподвижную, будто чего-то ожидавшую, и стремглав кинулся из гостиной.

По дороге он ударился коленом о бронзовый пьедестал, на котором возвышался бюст принца Альберта, выругался и вихрем ворвался в бальный зал, растолкал толпу, не обращая внимания на испуганный вопль лакея, выронившего поднос, и побежал дальше под удивленные крики гостей, шокированных поведением сына хозяйки бала.

— Господи! Куда его несет?

— Миллисент, поберегись! Он мне истоптал шлейф платья.

— Эй, сынок, где горит? Может, лучше позвать пожарных?

Джастин проскочил через вестибюль и распахнул парадную дверь. Морозный воздух обжег легкие, навернулись слезы на глаза, мешавшие видеть. Гонимые сильным ветром кружились в сумасшедшем вальсе снежные хлопья, устилая все вокруг белым ковром. Оставив дверь широко открытой, Джастин пересек лужайку, поскальзываясь на жестком насте, вырвался за ворота, побежал в одну сторону, в другую, но на улице никого не было видно. Жалобно поскрипывала на ветру створка ворот. Джастин присел на край тротуара и закрыл ладонями лицо, потом еще раз медленно огляделся. Нет, по-прежнему никого.

«То ли померещилось, то ли я схожу с ума», — думал молодой герцог, невидяще уставившись в ночную мглу и прислушиваясь к шороху падающего снега. Казалось, метель нашептывала какие-то обещания, не намереваясь их выполнить.

Длинными шагами Эмили мерила тротуар, ничего не замечая вокруг, пока не толкнула плечом трубочиста, выбив из рук орудие его труда.

— Куда разогналась, дуреха? Смотреть надо, — проворчал трубочист.

— Ты кого дурой обозвал, болван? — грозно вопросила Эмили, схватила металлическую метлу и приставила к горлу обидчика.

Трубочист отшатнулся и поднял руки в знак того, что сдается. Девушка отдала ему метлу.

— Желаю счастливого Рождества! — крикнул он вслед Эмили, молча зашагавшей прочь.

Грудь распирало от ярости, но Эмили не пыталась успокоиться, а еще больше распалялась, бередя старые раны, припоминая былые обиды. Именно чувство гнева в прошлом помогало ей выстоять под градом насмешек, высоко нести голову и сполна платить по долгам. Ей становилось легче, когда она завязывала узлом длинные белокурые волосы Сесилии или подставляла кому-то подножку. Ничто так не согревало холодными ночами в конуре на чердаке, как праведный гнев, и только он вытеснял отчаяние и страх.

Большинство магазинов были уже закрыты, а их владельцы небось грелись дома перед весело пылающими каминами. От этой мысли стало еще холоднее, Эмили передернула плечами и вдруг услышала шаги за спиной; она обернулась, ожидая увидеть трубочиста с железной метлой наперевес, нацеленной в голову дерзкой нищенки, но вдали лищь метнулась тень, пропавшая за углом узкого переулка. Эмили едва не рассмеялась: чего ей, собственно, бояться? Кому придет в голову сумасбродная идея ограбить уличную попрошайку?

Она вышла на широкую улицу, залитую светом газовых фонарей; из кафе на углу доносился заливистый смех. Уголком глаза она поймала знакомый белый листок, приклеенный на столбе, какой-то прохожий внимательно изучал объявление. Эмили поспешила укутать лицо концом шали. Портрет все же схож с оригиналом, и нельзя рассчитывать на то, что вокруг все тупые и слепые, как Джастин. А он хорош, нечего сказать.

Она-то, дурочка, думала найти его в пустынном доме в горести и печали, тоскующим по девушке, брошенной на далеком солнечном берегу. А он предстал перед ее глазами совсем в ином облике, промелькнул в окне, сжимая в объятиях прекрасную незнакомку, и был таков. Как удивительно легко вписался Джастин в блестящую светскую жизнь, чувствовал себя на балу как рыба в воде, а ей, одинокой и покинутой, оставалось только наблюдать за ним со стороны.