П. А. Столыпин

Собравшаяся как результат акта 3 июня и под его влиянием Третья дума в первые же дни своего существования подверглась необычно энергичному натиску. Бывшие в седле элементы и очень значительная часть ее собственного состава требовали от нее не больше и не меньше как официального самоуничтожения, публичной декларации, что и манифест 17 октября, и она сама – печальные ошибки, которые следует немедленно упразднить. «Сила на нашей стороне, все насмарку!» – вопил в совершенном исступлении огромный хор «переусердствующих». Трудно было разобраться в действительных источниках этой атаки, но ее стремительность, широкое распространение и открытая дерзость не оставляли сомнений в том, что по меньшей мере некоторые элементы правительственной власти стояли за ней не только пассивно, но и готовые действовать. Атакующие силы были вдохновлены и организованы опытной рукой; смотря по ходу дела, натиск можно было или искусно использовать, или игнорировать, как спазм излишнего «переусердия». Я следил за конфликтом и в Думе, и вне ее с огромным интересом. В левом крыле мягкотелой массы октябристов была паника, тогда как правое сильно агитировало. Гучков, считавшийся au courant[41] самой сути правительственных намерений, был, очевидно, в союзе с правыми. Я думаю, что судьба «нового строя» несколько дней целиком висела на волоске и что только речи покойных Петрово-Соловово и Плевако и спасли его если не от совершенного упразднения, то от самого существенного потрясения. Окажись большинство на стороне атаки – трудно предвидеть, на чем бы остановились победители. Сюрприз вроде «реформы» правил о думской печати был бы изготовлен руками самих «народных» представителей, и оставалось бы только его оформить. Страстное десятичасовое заседание 13 ноября и закончившее его голосование³ отбило штурм этого темного заговора, но оставило вопрос по-прежнему более или менее открытым. Приехав ночью домой с этого заседания, я написал Столыпину следующее: «Я пишу к вам в надежде, что последние 12 дней, и в особенности вчерашнее заседание, успели доказать вам неотложную необходимость такого правительственного акта, который положил бы конец настоящему не только непроизводительному, но и изнурительному брожению в умах общества. Необходимо начать активную работу. Дума, по всей вероятности, может начать ее, если будет устранен „проклятый“ вопрос о нашей форме правления. Мои наблюдения доказывают мне, что общественное мнение готово поступиться ненавистным так многим элементам словом „конституция“, но требует чего-нибудь реального взамен. Возьмите любое слово, но оформите настоящее положение правительственным актом. Дальнейший измор в этом отношении будет отодвигать нас назад с каждым днем. Положите конец этой неопределенности. Пока она царствует в умах, нельзя ожидать действительного успокоения, нельзя рассчитывать на спокойную работу в Думе. Простите, что я вас беспокою моим письмом, но я глубоко убежден, что психологический момент наступил и что история осудит вас беспощадно, если вы им не воспользуетесь».

Собственноручный его ответ на другой же день был очень короток; он уведомлял меня, что ответ я найду в имеющей быть сделанной 16 ноября правительственной декларации Думе.

И этот «крутой» документ представляет собой, на мой взгляд, наилучшую характеристику и Столыпина, и результатов его премьерства, и всего прошлого пятилетия. До 16 ноября Столыпин ориентировался в положении, удостоверялся в пределах и возможностях своей силы, подготовлял почву. И в своих выступлениях в Первой думе, и в своей декларации перед Второй он еще далеко не был самим собой, в том смысле, что не приобрел еще своей позднейшей самоуверенности и находил необходимым более или менее считаться с обществом, со всем тем, что было левее того настроения, в котором он сам находился в данный момент. После 16 ноября он считался только с крайними правыми, по тем немногим вопросам, по которым с ними расходился.

Из переписки Л. Н. Толстого с П. А. Столыпиным

Письмо Л. Н. Толстого П. А. Столыпину¹

1907 г. Июля 26. Я<сная> П<оляна>

Петр Аркадьевич!

Пишу Вам не как министру, не как сыну моего друга, пишу Вам как брату, как человеку, назначение которого, хочет он этого или не хочет, есть только одно: прожить свою жизнь согласно той воле, которая послала его в жизнь.

Дело, о котором я пишу Вам, вот в чем:

Причины тех революционных ужасов, которые происходят теперь в России, имеют очень глубокие основы, но одна, ближайшая из них, это недовольство народа неправильным распределением земли.

Если революционеры всех партий имеют успех, то только потому, что они опираются на это доходящее до озлобления недовольство народа.