P.S. I Hate You

– Привет. – Она открывает мне дверь, одетая в спортивные штаны и короткую футболку, темные волосы уложены на макушке, на полных губах блестит свежий слой гигиенической помады.

По телефону я сказал ей, что мне нужно поспать еще несколько часов и что я не против сегодня вечером просто где-нибудь посидеть. С ней. Она предложила свой дом, и я пообещал быть там не позднее семи часов.

– Извини за то, что я так, – снова просит прощения она.

– Я же сказал тебе, что все хорошо. – Я закрываю за собой дверь и смотрю на экран телевизора в ее гостиной – там поставлены на паузу начальные титры «Очень странных дел».

Я хочу поцеловать ее. Я хочу прижать ее к стене, содрать одежду с этого стройного тела и насладиться каждой его частицей.

– Мелроуз сегодня вечером не будет, – говорит она, пряча улыбку, которая может означать только одно.

– К чему ты клонишь? – поддразниваю я, изображая непонимание. Я могу переиграть в этой игре кого угодно. Она пожимает плечами.

– Я не пытаюсь ни к чему клонить, капрал. Я просто констатирую факт.

– Если хочешь меня, просто скажи об этом. – Мой член напрягается под джинсами. Я не ожидал, что сегодня вечером все будет вот так прямолинейно. Я полагал, что сначала будет легкий флирт и какая-нибудь выпивка для снятия напряжения.

– Все, чего я хочу, – это немного веселья. – Она подмигивает, потом берет меня за руку и ведет к дивану, усаживая рядом с собой. Секунду спустя она тянется за бутылкой красного вина и двумя бокалами.

– Не знаю, пьешь ли ты вино, – говорит она. – Но сегодня ты его будешь пить.

Она протягивает мне бокал, потом звякает об него своим и делает глоток.

Через двадцать четыре часа я буду за полмира отсюда. Через сорок восемь часов я окажусь в мире, где всего этого нет… где не будет ее. Но я стараюсь не думать об этом. Если зацикливаться на всякой дряни, которую ты не можешь контролировать, ничего хорошего из этого не выйдет, а я, честно говоря, совсем не против ненадолго вырваться из Штатов.

Мне даже вроде как нравится быть за полмира от чего-нибудь. Иначе я не завербовался бы в армию.

– В эту неделю мне было весело, – говорит она, склонив голову и устремив на меня взгляд своих чудесных глаз.

– И мне. – Я делаю глоток вина. Оно сладкое и пьется легко, мягко.

– Когда ты уезжаешь, ты кому-нибудь пишешь письма? – спрашивает она. – Письма сюда, домой? Родным или друзьям?

Я качаю головой.

– Нет.

– Почему?

– Я не любитель писать письма, – отвечаю я. – Некоторые из наших ребят регистрируются во всех этих сервисах «дружба по переписке», но меня это никогда не привлекало.

– А можно посылать тебе письма? – спрашивает она. Ее вопрос застает меня врасплох, и мне требуется время, чтобы его осмыслить.

– Зачем тебе это?

Она пожимает плечами.

– Разве тебе не бывает там одиноко? Не хочется знать, что кто-то думает о тебе?

Я отвечаю со смехом:

– Я на службе уже почти десять лет. И не чувствую себя одиноким – ну, может, такое и было один раз.

– Ты говоришь так, словно это какой-то знак доблести или что-то в этом роде.

– Там, откуда я, так и есть. Я видел, как люди вынуждены пропускать похороны своих близких или рождение своих детей. Они пропускают дни рождения, праздники и всякие там розыгрыши Суперкубка – то, что гражданские воспринимают как должное. Просто легче не брать такие вещи в голову.

Она опускает взгляд и выпячивает нижнюю губу, потом отпивает еще вина.

– Полагаю, в этом есть смысл.

– И все же мило, что ты этого хочешь.

– Будет странно прощаться с тобой. – Голос у нее негромкий и печальный, улыбка тоже получается безрадостная.

– Да, но это то, на что мы подписались.

Марица кивает и забирается с ногами на диван.

– Да, я знаю.

– Брось это. – Я протягиваю руку к ней, прикладываю пальцы к ее подбородку и заставляю ее поднять голову – так, чтобы наши глаза снова встретились. – Давай сегодня повеселимся. Если ты будешь грустной и плаксивой, это полностью испортит все, чего мы хотели от этой недели.

Она делает глубокий вдох, выдыхает, выражение ее лица смягчается.

– Ладно. Грустная и плаксивая Марица исчезает через три… два…

Она щелкает пальцами и изображает самую нелепую улыбку, какую я когда-либо видел.

Я не могу удержаться от смеха.

– Ну ты и актриса! – говорю я, привлекая ее к себе на колени. Мои ладони скользят по ее бедрам, поднимаются к бокам – и все это время мы неотрывно смотрим друг другу в глаза. Она пахнет сладким миндалем, а на ощупь мягкая, словно кашемир, и здесь и сейчас – единственное место, где я хочу быть.

Ее пальцы гладят мое лицо, ее губы соприкасаются с моими. Миг спустя она приоткрывает рот, наши языки сплетаются, и ее бедра трутся о каменно-твердый стояк, выделяющийся у меня под джинсами.

Подцепив край ее футболки, я стягиваю ее с Марицы и обнаруживаю, что лифчика на ней нет.

– Ты подготовилась, – говорю я, вдыхая ее запах.

Ее губы, прижатые к моим, изгибаются в улыбке.

– Ты понятия не имеешь, как сильно я хотела, чтобы это случилось снова.