Мы здесь уже две недели, и я не менее дюжины раз садился за стол и пытался написать Марице письмо, которое стоило бы отправить, но пока что все эти попытки заканчивают жизнь в корзине для мусора.
Я никому никогда раньше не писал писем.
Я даже не знаю, что сказать.
Или даже сможет ли она вообще разобрать мой почерк.
И не то чтобы я мог разглашать то, что мы тут делаем. Все это – военная тайна. Да если бы оно и не было тайной, Марица не поняла бы половину того, о чем я говорю, или же это было бы для нее смертельно скучно.
Оглянувшись через плечо, я удостоверяюсь, что никто не смотрит, беру ручку и пробую еще раз.
Она, вероятно, гадает, почему я все еще не прислал ей ни одного письма. А с учетом того, что почта идет неделю или даже две, она получит что-то не раньше следующего месяца. Я пытался уговорить ее переписываться по электронной почте, говоря, что так будет быстрее, удобнее, да и вообще сейчас так принято, но она хочет вести бумажную переписку.
Она сказала, что электронные письма – это другое, а она хочет получить что-то, что можно подержать в руках.
Коснувшись бумаги кончиком ручки, я пробую в тринадцатый раз: сначала вывожу дату, потом ее имя, потом строчку какой-то банальщины, которая к тому же звучит слишком формально.
Сорвав листок со стопки, я сминаю его в руках.
Четырнадцатый раз должен быть счастливым.
Мне нужно делать работу, и я не могу сидеть здесь и писать письма, словно какая-нибудь юная дева, валяющаяся на кровати и слушающая последний альбом Эда Ширана.
Водя ручкой по бумаге, я ухитряюсь составить не совсем отстойное письмо, и, завершив этот нелегкий труд, я складываю лист втрое и сую в конверт, стараясь не обращать внимания на то, что мое сердце стучит немного чаще обычного.
Я говорю себе, что она не значит для меня ничего, что этот дурацкий обмен посланиями не значит ничего, а потом я возвращаюсь к работе.
Глава 15. Марица
– Там на столе какое-то странное письмо для тебя, – говорит Мелроуз, когда я возвращаюсь с работы. – На нем заграничные марки, ну, или мне так показалось.
У меня перехватывает дыхание, и боль в ногах, вызванная беготней по залу кафе в течение последних восьми часов, внезапно унимается. Он уехал три недели назад. И хотя я не ожидала получить от него известия сразу же – ему наверняка некогда, да и почта ходит не так уж быстро, – я не думала, что это займет столько времени.
Порывшись в стопке почты на кухонном столе, я нахожу желтый конверт, на котором написано мое имя. Обратный адрес – отделение военно-почтовой службы. Вскрыв боковую сторону конверта, я вытряхиваю письмо на ладонь и направляюсь обратно в свою комнату. Разлегшись на кровати, я разворачиваю письмо.
– Он наконец-то написал тебе? – Я поднимаю взгляд и обнаруживаю Мелроуз, прислонившуюся к косяку моей двери. Руки ее скрещены на груди, на лице играет хитрая усмешка. – Что он пишет?
Она подходит к моей кровати, садится рядом со мной, и я прижимаю письмо к груди.
– Его письма – не твое личное развлечение, – отвечаю я ей. Я не собираюсь делиться ими ни с кем, хотя бы из уважения к нему. Его письма – только для меня, пусть даже они скучны или нелепо формальны.
– Ну и ладно. Продолжай и дальше заниматься этой чушью. – Мелроуз опускает вниз большой палец руки и встает с моей кровати. – А вообще он что-то не торопился с этим письмом. Я уже начала думать, что он просто наболтал тебе то, что ты хотела услышать.
– Он заслуживает того, чтобы я ему верила, – отвечаю я ей.
С тех пор, как я ошибочно предположила, будто он меня продинамил – в тот день, когда заболела его мать, – я чувствую себя ужасно виноватой. Судя по всему, Исайя – человек слова, и я пообещала себе непоколебимо верить в него, пока у меня не будет твердых доказательств того, что он этого недостоин.
– И к тому же эти письма неделями идут в обе стороны. Они поступают в армейские почтовые отделения, где их сортируют, а это целый процесс.
– Не понимаю, почему вы просто не дали друг другу адреса своей электронной почты. Мгновенная передача по всему миру. Присоединяйся к прогрессу.