Вероятно, поэтому ее дом не обновлялся уже несколько десятилетий. Если кто-то захочет снять кино, действие которого происходит в восьмидесятых годах, то можно снимать его прямо у бабушки дома, не меняя ничего. Это жилье словно сошло с кадров «Династии».
– Рэнд, – мама кладет ладонь поверх отцовской. – Может быть, нужно устраивать воскресные ужины у нас?
Я пытаюсь не засмеяться, воображая, как царственно разгневается бабушка, если мама попытается покуситься на ее давнюю традицию.
– Битси… – Папа качает головой и понижает голос настолько, что бабушка вряд ли может его расслышать. В этом нет ничего нового. С самой своей женитьбы он оказался основной мишенью взаимной ненависти-любви между своей женой и своей матерью.
Бабушка считает, что мама слишком зависит от моего отца.
Мама считает, что бабушка постоянно к ней придирается.
Они работают над этой проблемой последние двадцать пять лет, и я уверена, что будут работать над нею еще столько же.
– Значит, ты думаешь, что этот твой сосед может мне помочь? – спрашивает бабушка, заправляя за ухо тугой локон, а потом упирая ладони в бока.
Наверное, не следовало бы говорить за Саттера, но, судя по тому, как вчера вечером он отошел от своего обычного поведения, увидев, как я плачу, мне кажется, что под его раздражающе сексуальной внешностью все-таки скрывается некоторая толика добрых чувств.
Сегодня утром я проснулась раньше его, выгуляла Мёрфи, сходила на пробежку, потом съела миску хлопьев и отправилась в местный полицейский участок, чтобы написать заявление на Роберта. Я надеялась увидеть Саттера утром, чтобы еще раз поблагодарить его за то, что он сделал вчера вечером, но мы так и не пересеклись.
Еще я хотела рассказать ему о том, как отреагировала полиция: они сказали, что могут лишь взять показания у Роберта, а в отсутствие улик окружной прокурор, скорее всего, не станет передавать дело в суд, однако несколько раз повторили, что «такие заявления всегда пригодятся, хотя бы на будущее».
В любом случае, могу предположить, что наши с Саттером отношения теперь улучшатся. Больше никаких стычек, подколок и завуалированных пакостей. Может быть, мы даже сделаем шаг к чему-то, напоминающему дружбу? Однако не хочу слишком сильно загадывать наперед.
– Я спрошу у него, – говорю я.
Папа поднимается из-за стола и идет в гараж, чтобы щелкнуть упрямым автоматом на электрическом щитке, а я усаживаюсь напротив мамы.
– Как тебе понравилось на Фиджи? – спрашиваю я. Мои родители постоянно путешествуют по всему свету, а с тех пор, как несколько лет назад я съехала из дома, они и вовсе ведут себя как двадцатилетние молодожены во время медового месяца – куда-нибудь катаются примерно каждые две недели.
Не то чтобы меня это беспокоило, но я полагаю, что меня никогда не приглашают присоединиться к этим небольшим вылазкам по какой-то веской причине.
К слову говоря, мне кажется, что это по-хорошему необычно – то, что их любовь прошла испытание временем. Процент разводов в этой части страны составляет примерно семьдесят два процента от числа браков, но эти двое по-прежнему смотрят только друг на друга.
Я могу лишь надеяться, что когда-нибудь и мне так же повезет в любви.
– Фиджи – просто мечта и сказка, – отвечает мама, возводя глаза к потолку и складывая ладони вместе. – О, милая, ты бы видела, какая там чистая вода! Видно каждую рыбку и все, что на дне. Даже твой отец впервые согласился понырять с трубкой.
В кухне вспыхивает свет, часы на стене начинают мигать. Минуту спустя возвращается отец, стараясь не показывать свое раздражение. Но я понимаю его… это происходит каждое воскресенье, когда бабушка включает всю свою кухонную технику одновременно, готовя всякие сложные блюда.
– А где Марица и Исайя? – спрашивает папа, присаживаясь рядом с мамой. – Я думал, они сегодня придут. Хотел поговорить с Исайей насчет моего «Порше девять-одиннадцать».
Мама машет рукой, золотые браслеты на ее запястье звенят.
– Ты никогда не отреставрируешь это старье. Оно стоит в гараже с тех пор, как Мелроуз исполнилось двенадцать.
Моя мать любит все новенькое и блестящее. Мой отец любит свою жену, свою дочь и все, что напоминает ему о его счастливом детстве – в том числе и этот «Порше», такой же, какой был у моего деда, когда папа был маленьким.
– Когда-нибудь, Битс… – отвечает папа, подмигивая ей. – Когда-нибудь мы проедем по Тихоокеанскому шоссе на «Янин».
– Ты дал машине имя? – хмыкаю я.
Мама закатывает глаза, стараясь не рассмеяться.
– Конечно. Твой отец дает имена всему.
Папа ухмыляется, и я вспоминаю его дурацкую привычку давать имена белкам, которые кормятся у них во дворе, соседским котам, гуляющим на свободе, каждой машине и мотоциклу, какие у него когда-либо были. Это он назвал меня Мелроуз – и только потому, что познакомился с моей матерью на съемках «Мелроуз-Плейс», где он был ассистентом продюсера, а она работала в гримерном отделе.
Ее роскошная белокурая грива и протяжный южный выговор покорили его сердце.
«Она просто озаряла всю комнату», – постоянно говорил он.