Пача argentino

— Ну а ты, Митрий, что нам скажешь?

— Не был я там! Спал я! А аргентинец лжу на меня возводит! Мало ли что в темноте ему привиделось?!

— Семён, подержи пожалуйста, — я отдаю свой карабин Сёмке и подхожу к Митяю.

— Руки покажи…

— Да пошёл ты! — Митяй прячет руки за спину.

— Руки покажи! В дёгте они у тебя! Показывай давай!

Митяй отпихивает меня, но я его не пускаю. Тот пытается вырваться и лупит меня по лицу. Ах ты ж блять! И я дёргаю Митяя на себя и с силой бью его коленом по яйцам… И тот с выпучеными глазами валится на землю…

Я хватаю его за правую руку и показываю народу. А там до сих пор видны не до конца стёртые следы дёгтя…

— Да Лизка твоя, она со всеми… — злобно сипит Митяй, за что тут же и получает от меня по морде.

— Слушай сюда, урод! Если окажется, что ты врёшь, я тебе лично язык отрежу! Понял, мудила! — ору я на Митяя.

Собравшиеся начинают нас успокаивать и удерживают рвущегося в драку Семёна…

А Афанасий принародно принялся лупить своего сына. А Митяй лишь прикрывал руками голову и молча терпел…

Короче, будем мы ждать приезда Осадчего. Ну а пока нам виновные очистят или же заменят ворота…

По возвращению на подворье, я отвёл дожидающуюся нас Лизу в сторону и на ухо спросил её:

— Солнышко! Ты сможешь, если что, проверку у бабок пройти?

— Какую проверку?..

— Понимаешь, Митяй обвинил тебя, что ты со всеми… Я этому не верю, но он обвинил принародно… И надо доказать, что это ложь… Пройти проверку у бабок… Сможешь?

— Да ты что?! Да я!.. Да как он мог?!

Девушка от возмущения краснеет и аж задыхается от нехватки слов.

— Тихо, тихо… Успокойся, моя хорошая!.. Ты моя самая любимая! Ты лучше всех! Самая-самая!

— Даже лучше той гольдки?

— Какой гольдки? — я непонимающе уставился на Лизу.

— Ну с которой ты был…

Эх… Не люблю я оправдываться, но придётся, однако.

— Солнышко! Я Халандигу из плена у хунхузов отбил. Помнишь, я рассказывал? Ну и попросил её до людей меня вывести. А за это я ружьё ей отдал… А тебя я люблю! Люблю несмотря ни на что! Ну так ты как, согласна?

— На что согласна?

— Ну проверку пройти…

Лизавета опять краснеет, но твёрдо отвечает:

— Да, согласна!

— Ну вот и ладушки! Ты у меня самая лучшая!

… Осадчий приехал уже после обеда. И ни слова не говоря сразу же влепил дочери пощёчину…

Мы все даже оторопели… А плачущая Лиза убежала в дом.

— Батька! Не виновна Лизка! Это Митяй от злости ворота измазал! Мы его поймали на этом!

— Ты извини, Никифор Степаныч, но ты не прав! Лизавета тут невиновна! Не веришь если, проверку устрой…

— И устрою! Блядства не потерпю!

— Вот и договорились… А пока успокойся и не кричи… Пошли лучше посидим, покурим. Расскажешь, как съездил…

Бурчащий себе под нос Осадчий усаживается на лавку под навесом и мы с ним закуриваем. А Семён начал разгружать и рассёдлывать его коня.

Посидели, покурили. А потом Осадчий попросил меня рассказать, как дело было. Рассказал, конечно. Всё подробно описал…

Сёмка меж тем закончил с конём и тоже уселся рядом с нами.

Степаныч наконец-то успокоился и стал рассказывать, как он съездил.

Короче, казак я теперь даже официально. Документы все сделали, какие положено. Пришлось, конечно, кое-кому заплатить, но бумаги все оформили. И даже денег немного ещё осталось.

Патроны он мне тоже привез, да и свои дела тоже все сделал. Так что нам осталось лишь с обвинением Лизаветы в блядстве разобраться…

Ну а для начала успокоить бы её сейчас следовало…

Через пару часов по улице станицы к правлению следовала целая процессия.

Впереди шёл глава семейства, за ним гордо шествовала немного бледная Елизавета, а следом за ней я в новой казачьей фуражке с желтым околышем, но без кокарды, и Семён. А следом за нами шли ещё несколько человек.

И у правления тоже народ толпился. Все уже знали про суть обвинения и с интересом ожидали его разрешения.

На крыльце стояло всё правление и наиболее авторитетные старики.

Мы остановились перед крыльцом. Толпа затихла.

— Станичники! — обратился ко всем старик Авдонин, казак лет под шестьдесят, с почти белой бородой, но крепкий ещё.

— Вы все знаете, чего мы здесь собрались, но я повторю. Наш новый станичник Павло, вместе с Сёмкой Осадчим поймали нынче ночью Митрия Матюшина, когда тот ворота дёгтем им мазал.

Но это один вопрос. А только Митрий обвинил Лизавету, дочку Никифора Осадчего и сестру Сёмкину принародно в блядстве. А Павло, тоже при всём народе, пообещал за клевету языка Митрия лишить.

— А какое право Павло имел Митяю угрожать? Он же пришлый! Не имел он права! — раздался из толпы голос.

— Был пришлый, да весь вышел. — ответил на это уже сам Степаныч, — Со вчерашнего дня Павло такой же казак, как и все вы. Все бумаги окружным подписаны…

— Ну что станичники? — вновь перехватил нить разговора старик Авдонин, — Чего решать будем? Митяй сознался, что ворота он от злости измазал. Вина его доказана.

— А пущай Никифор с батькой Митяя Афанасием про виру договариваются! А мы потом решим! — раздались голоса.

— Добре… Тогда второй вопрос…

— Нечего тут решать! — взял слово Осадчий. — Лизку мою пусть бабы досмотрят. А потом уже решать надобно. Лжа это или правда…