Падающий

— Я страшно испугалась, что меня растопчут, хотя люди ступали осторожно, помогли мне, но само ощущение — что ты упала в толпе и тебя растопчут. А люди помогали; помню одного мужчину, он мне помог встать на ноги, пожилой, с одышкой, а помог мне, разговаривал со мной, пока я не смогла двинуться дальше.

В шахтах лифтов пылал огонь.

Один мужчина говорил, что это сильнейшее землетрясение. Она совсем забыла про самолет и была готова поверить в землетрясение, хотя сама слышала самолет. А кто-то другой сказал: «Видал я землетрясения» — мужчина в костюме, при галстуке, — «хрена с два это землетрясение» — солидный мужчина, образованный, топ-менеджер, — «хрена с два это землетрясение».

Сверху свисали провода, она почувствовала, как по руке скользнул провод. Упал на мужчину позади нее, и тот подскочил на месте и выругался, а потом рассмеялся.

Толпа на лестнице, беспредельная мощь толпы: еле ковыляющие, плачущие, обгоревшие — не все обгорели, лишь некоторые, — но почти все спокойные, женщина в инвалидной коляске: ее несли на руках, люди уступали дорогу, растягиваясь по лестнице цепочкой.

Так она говорила, а на ее лице застыло умоляющее выражение. О чем она просит, просит от всего сердца?

— Сама знаю: не могу я, живая и здоровая, сидеть здесь и рассказывать, как упала на какой-то лестнице, когда такой ужас, столько народу погибло.

Он не прерывал. Давал ей выговориться, не пытался утешить. Зачем утешать? Она сгорбилась на табурете, обращалась к столешнице.

— Мимо пробегали пожарные. И: «У меня астма, астма». И некоторые — те, кто не отмалчивался, — говорили: «Бомба». Они пытались звонить по мобильникам. Прямо на ходу, на лестнице, набирали номера.

И тут откуда-то снизу, из рук в руки, стали передавать бутылки с водой, и газировку, и кое-кто — ребята из трейдерских контор — даже начали понемножку острить.

И тогда же мимо побежали пожарные, вверх по лестнице, в самое средоточие, ТУДА, и люди уступали им дорогу.

И тогда же она увидела знакомое лицо, этот человек шел наверх, ремонтник, они всегда, когда встречались, перешучивались, он пошел наверх, разминувшись с ней, держа в руках какой-то длинный железный инструмент — кажется, такими штуками отжимают двери лифтов, — и она попыталась вспомнить, как же эта штука называется.

Кейт ждал. Она смотрела в пространство, напрягала память: казалось, ей очень важно вспомнить, словно она ищет в памяти имя ремонтника, а не название его инструмента.

Наконец Кейт сказал:

— Монтировка.

— Монтировка, — произнесла она, и опять задумалась, точно увидела все вновь въявь.

Кейт подумал, что тоже видел этого человека: тот и с ним разминулся, дядька в каске, на поясе у него висели инструменты и фонарики, а в руках он нес монтировку загнутым концом вперед. Если бы она о нем не обмолвилась — не было бы повода вспомнить. Ну да какая разница, подумал он. Но нет, разница есть. Кто знает, что сталось с ремонтником, — о его судьбе им известно лишь, что они оба его видели, в разных точках своего пути вниз по лестнице, — но важно, отчего-то важно, не поймешь почему, но важно, что воспоминания пересеклись, уловили ремонтника и вынесли его из башни сюда, в эту комнату.

Кейт подался вперед, облокотившись на журнальный столик, покусывая свою руку. Смотрел, как она говорит.

— Мы всё спускались и спускались. Темно, светло, опять темно. У меня такое ощущение, что я до сих пор на той лестнице. Мне хотелось к маме. По гроб жизни останусь на лестнице, даже если до ста лет доживу. Спускались так долго, что начинало казаться: так и полагается. Бежать мы не могли, никакого ошалелого бегства не было. Мы все были в одной лодке. Мне хотелось к маме. Хрена с два это землетрясение. Десять миллионов в год зарабатываю.

Самый ужасный дым остался позади, и тогда-то она увидела собаку, слепого мужчину и собаку-поводыря, там, впереди, недалеко, и они были точно из Библии, подумала она. Они были такие спокойные. Словно бы излучали спокойствие, подумала она. Собака — это был как бы чистейший покой. Они уверовали в собаку.

— И вот мы, наконец… не знаю, сколько нам пришлось ждать, темно было, не знаю уж, где мы стояли, но потом вышли, и прошли мимо каких-то окон, и увидели площадь, а там — разбомбленный город, что-то горит, мы увидели трупы, увидели одежду, куски металла вроде запчастей, все вразброс. Это как бы за две секунды. Две секунды я смотрела, потом отвернулась, и тут мы прошли через подземный ярус, а потом поднялись на улицу.

Некоторое время она ничего не говорила. Он прошел к стулу у двери, разыскал в портфеле ее сигареты, вынул из пачки одну, зажал в зубах, потом отыскал зажигалку.

— В дыму мне ничего не было видно, кроме полосок на куртках пожарных: яркие полоски, а потом, среди обломков, какие-то люди, вокруг стекло и сталь, просто раненые люди, сидят замечтавшись, такие мечтатели в крови.

Она обернулась, взглянула на него. Он зажег сигарету, подошел и передал ей. Она сделала затяжку, зажмурилась, выдохнула дым. Когда снова открыла глаза, он опять был с другой стороны стола — сидел на диване и смотрел на нее.