Падчерица Синей Бороды

– Суета. Суета, фибромочка моя недозрелая, сжирает душу. Когда моя подпись – подпись профессора и известного хирурга, стала использоваться государством в фатальных целях, я отказался от суеты. И вот я тут! В храме смерти. Я и смерть остались, так сказать, наедине. Итак, я продал душу смерти, соответственно, я ее не боюсь, сама понимаешь, это профессиональная черта. Еще люди боятся боли, а я и боли не боюсь.

– Ясно. Ты не боишься одиночества и смерти. Выпадение волос тебя тоже вряд ли волнует, – бормочу я и провожу рукой по гладкой голове Фрибалиуса. С момента нашей первой встречи он потерял почти все свои волосы.

– Абсолютно!

– А ты не боишься оглохнуть или ослепнуть? Ничего не видеть и ничего не слышать?

– Это частичный вариант смерти, а смерти я не боюсь.

– А вдруг ты заснешь летаргическим сном и тебя зароют живым?!

– Не зароют. Я еще десять лет назад написал распоряжение, что мое тело должно быть отдано на изучение медикам, а невостребованные останки – кремированы.

Я не стала спрашивать о своем последнем детском страхе – ужасе падения в разрытую могилу, я вдруг поняла, что это ужасно смешно – свалиться на кладбище в глубокую яму и кричать оттуда, взывая о помощи и пугая посетителей.

– Почему ты смеешься, позвоночек мой звонкий? Хочешь посмотреть на девочку в ванной?

– Отчего она умерла?

– В том-то и дело, что она оказалась живой. Ее привезли на труповозке в обед, по записи – неопознанный покойничек, по предварительному диагнозу – передозировка. Я заступил вечером, услышал в холодильнике стук, думал – померещилось, открыл не сразу…

– А почему в ванной?..

– Греется. У нее за восемь часов наступило смертельное переохлаждение. Пришлось срочно заняться реанимацией, вытащить из дезинсектора в ванной все трупные части и набрать в нее горячей воды. Девочка сначала не могла говорить, а потом ничего, стала петь и даже материться.

Мы идем по коридору. Фрибалиус звенит ключами.

В темной комнате стоят перевернутые вверх дном ведра – шесть штук, на каждом – по зажженной свече.

– Что это такое? – я на всякий случай прячусь за Фрибалиуса, пытаясь разглядеть в сумраке стоящую посередине комнаты на высоких ножках ванную и человека в ней.

– Лампа полетела. Лампа тут люминесцентная, она мигала-мигала два дня и сдохла. А девочка боится темноты. Девочка!.. Как ты тут?

Тонкий голос отвечает грубым, нецензурным наречием. Я замираю. Этот голос мне знаком!

Подхожу к ванной, смотрю на обритую голову, торчащую из темной воды, и выдыхаю, оцепенев:

– Офелия!..

Фрибалиус вылавливает из воды тонкое запястье, слушает пульс, потом берет Офелию под мышки и пытается ее поставить. Не получается.

– Я подержу ее на весу, а ты возьми простыню на тумбочке и оберни нашу Офелию.

– Она жива?.. Она в порядке? – кое-как я набрасываю на худое длинное тело простыню.

– Не бойся, аденомочка моя, теперь это не имеет никакого значения, – Фрибалиус перекидывает через плечо безвольное тело в простыне и, приседая с ношей, гасит одну за другой свечи на ведрах.

– Как это?..

– Перспективы оказаться в морге неожиданно мертвой или заведомо живой взаимозаменяемы, с точки зрения логики.

– Фрибалиус, я хочу тебя предупредить. Как только Офелия очнется, она тут же станет предлагать заняться сексом.

Мой любимый патологоанатом сбрасывает тело в простыне на диван в своем кабинете. Офелия, не открывая глаз, на правильном английском просит ее «факнуть». Фрибалиус смотрит сначала на оголившуюся кое-где Офелию, потом на меня, пожимает плечами и интересуется, что он пропустил? Что это за новый и неведомый ему вирус сексуального бешенства у маленьких девочек? Где мы его подцепили?

– Пойдем, – я тяну его за руку в коридор. – У меня к тебе дело. Смотри внимательно.

На фотографии мой отчим выглядит намного моложе. Нас снял частный фотограф у загса, я держу корейца под руку и только сейчас замечаю, какие похоронные физиономии у меня и у него. И только лицо Риты светится неземным счастьем воплощенной мечты.

– Если ты вдруг обнаружишь в морге этого мужчину, забей ему осиновый кол в сердце!

– Для тебя – что угодно, хромосомочка моя одинокая, только где я возьму этот кол?

– Заготовь заранее!

Фрибалиус задумывается. Я знаю его так хорошо, что могу поспорить: ему и в голову не приходит усомниться в моей нормальности, он, точно следуя приказу, напряженно обдумывает, где раздобыть осину.

– Одолжи, пожалуйста, несколько твоих банок из коллекции.

– Несколько – это сколько? – насторожился Фрибалиус.

– Семь. Семь банок.

Мы идем в лабораторию.

Фрибалиус собирал внутренности с аномалиями и раньше, сначала как обучающие пособия, потом – по собственной инициативе как результат его гениального чутья («Ты только посмотри на цвет лица, спорим, у этого покойничка легкие будут протерты до дыр!» – и левое легкое потом торжественно помещалось в банку с раствором). Я подала идею собрать его экспонаты в коллекцию, пронумеровать, что придало обычным рутинным вскрытиям поисковый азарт, а достаточно захламленной лаборатории в морге вид кунсткамеры.