Падение

Он удивленно встряхнул пальцем, но свет становился лишь сильнее.

– Кто это делает? – спросил он, поднеся руку к огню.

А затем внутри его появилось то самое знакомое ощущение, жестокое жжение в груди…

– Она вернулась! – крикнул он… а затем по его пальцу пронесся поток жара, и из него с треском вырвался поток серого дыма. Он взорвался в воздухе и осыпал их чем-то похожим на пепел; все трое от страха бросились на землю и накрыли головы руками.

В лесу было тихо, только сова ухала где-то вдалеке.

Они медленно подняли глаза.

Аладдин и Кима смотрели друг на друга, рядом тяжело дышал Джеймс.

На какое-то мгновение показалось, что ничего не произошло.

– Это что, магия Директора школы? – удивился Аладдин. – Что она…

Он вдруг посмотрел вниз:

– Постой. Я не чувствую ног.

– Я не чувствую лица, – сказала Кима.

– Я вообще ничего не чувствую, – добавил Крюк.

Кима моргнула:

– Сила Райана просто заставила нас… оцепенеть?

Аладдин покачал головой:

– Зачем она…

Его глаза сверкнули.

Крюк расхохотался:

– Так-так, доктор Аладдин. Похоже, твои родители будут тобой гордиться.

Джеймс снял рубашку и лег на землю, выпятив щуплую грудь и положив руки вдоль туловища, словно пациент, готовый к операции.

– Мне нужны мускулы, – сказал он. – Много мускулов.

4

Прошлой ночью Мидас сидел взаперти в своей спальне, получив задание превратить солому в золото и соткать плащ для Доброго Директора, который, похоже, раскусил его – причем сразу во многих отношениях.

Во-первых, теплый блеск, который появлялся в глазах Райана всякий раз, когда тот смотрел на Мидаса, исчез, словно Добрый Директор отлично знал, что всегдашник лишь притворялся его другом и уже предал его. Во-вторых, Райан каким-то образом прознал, что Мидас тайком выбрался из спальни, а это значило, что он, наверное, даже знает, что Мидас отправился к Рафалю и попросил Злого Директора вернуть его домой.

Мидас лежал на синих шелковых подушках на своей кровати с пологом и оглядывал комнату: обои цвета яйца малиновки[10], стулья, покрашенные в бронзовый, полы из белого дерева… и пыльный коричневый стог соломы, от которого отчетливо несло конским навозом.

Он-то думал, что Рафаль на его стороне. Злой Директор говорил с ним резко, но был внимательным и искренним… но, с другой стороны, как Райан мог узнать о том, что Мидас делал прошлой ночью, если брат не рассказал ему об этом сам?

Мидас похолодел.

Они что, сговорились против него?

Оба брата решили преподать ему урок?

На самом деле вернуться домой он уже не сможет и эта школа навсегда станет его тюрьмой?

Но эти вопросы сейчас были бесполезны. Ему нужно либо найти какой-то способ к утру спрясть из этой соломы золотую нить, либо его отправят в комнату Страха – и, судя по тому, что ему рассказывали о волколаке, который заведовал этим подземельем, пытки будут невыносимыми.

Он знал, что́ за задание дал ему Райан. В Гавальдоне он читал сказку «Румпельштильцхен» – о девушке, которую король запер в башне и приказал спрясть золото из соломы. Она призвала маленького беса со странным именем, пообещала отдать ему своего первенца и только с его помощью смогла выполнить задание. Но в сказке она убила это злобное создание, чтобы спасти ребенка, – а это значило, что Мидас никак не сможет обратиться к нему за помощью. Он снова оказался в тупике.

«Солому в золото. Солому в золото. Солому в золото», – все думал он, оглядывая комнату. Как это вообще делается? Что сделала девушка, чтобы призвать Румпельштильцхена?

Она плакала и жалела себя, вспомнил Мидас.

Ну да, конечно, подумал он. Так поступают все всегдашницы, когда дела идут наперекосяк. Мидас же не верил в силу слез – даже в самых тяжелых ситуациях, вроде той, в которой он оказался сейчас: далеко от дома, в коварной школе, в плену у Директора… или, может быть, сразу двоих директоров. Неважно: как бы плохо все ни было, проявления чувств – лишь пустая трата сил, которая никогда и ни для чего не помогает.

Но вот притворные проявления чувств, чтобы разжалобить кого-нибудь?

С этим он, пожалуй, справится, особенно если благодаря этому удастся спастись от комнаты Страха.

Мидас зарылся лицом в подушки и заныл, словно избалованная принцесса:

– Пожалуйста… я боюсь… кто-нибудь, помогите…

Никто не пришел.

Мидас заплакал еще горше, поливая крокодиловыми слезами шелковые наволочки, а затем заставил себя говорить громче – на случай, если его фея-крестная или ангел-хранитель плохо слышат.

– Бедненький я, несчастненький… я просто маленький мальчик… помоги-и-и-и-ите…

Нет. Ничего.

Мидас швырнул подушку в стену и заорал, побагровев, словно гремлин:

– Почему какая-нибудь глупая девчонка плачет, и ей помогают, а я…

И тут что-то пробило потолок.

Что-то крупное с воплем прорвало полог кровати Мидаса, отскочило от матраса и бесформенной кучей приземлилось на полу.

Мидас резко отскочил.

Руфиус, перемазанный побелкой, поднял голову.

– Я спросил директора Райана, где ты, он сказал, что ты заперт в своей комнате в наказание, так что я пролез к тебе через вентиляцию!