Падение Аккона

— Наследственный рыцарь-левантиец с бедуинской кровью в жилах, дед которого спас жизнь Людовику Святому, — кто б мог подумать?! — провозгласил Морис, протягивая Тарику свой кубок. — Брат мой, пусть все, что я думал и говорил, провалится в преисподнюю и забудется навсегда. Да будет сказано ещё раз, что сражался ты воистину как тамплиер, подтверждая величайшую честь своего героического деда! Да пребудет с тобой Господь всегда, да будет вечно развеваться знамя нашего ордена над твоей головой!

— Да будет так! — воскликнул Герольт и тоже поднял свой кубок. — За нашего собрата Тарика эль-Харима Ибн-Сулеймана-аль-Бустани!

С глухим стуком кубки ударились друг о друга.

— Можно задать тебе ещё один вопрос? — спросил Морис. Он знаком велел Алексиосу принести следующий кувшин. — Почему ты не взял христианское имя?

— Разве Иисус и Мария, последователи и апостолы носили христианские имена? — отозвался Тарик эль-Харим, явно выслушавший этот вопрос уже не в первый раз. — Нет, их имена были еврейскими, и, я думаю, они так же гордились своим иудейским происхождением и культурой, как и я горжусь своими корнями. Не имя приводит к истинной вере, а то, что наполняет твое сердце и твою душу!

— Хорошо сказано! — согласился Герольт.

— Но довольно обо мне, — сказал Тарик эль-Харим. — Как насчёт того, чтобы и вы рассказали немного о себе, о том, как вы стали тамплиерами? Берущий должен и давать.

— Справедливо, — кивнул Герольт.

— Начни лучше ты, Герольт! — Морис бросил на него умоляющий взгляд. — Мне нужно собраться с мыслями и привести свою историю хоть в какой-нибудь порядок. А то ведь очень уж она запутана.

— Ничего не имею против, — пожал плечами Герольт.

Он рассказал им о своем отце — неотёсанном рыцаре-разбойнике, выпивохе из Эйфеля, который подавал очень большие надежды, но ничего не добился. Сам Герольт получил от жизни тоже не слишком много. Его судьбу определило то обстоятельство, что он не был продолжателем рода, а лишь третьим сыном, и потому был исключён из числа претендентов на отцовское наследство.

— Лучше быть собакой, чем не первым сыном! — вздохнул Морис. Горечь в его голосе объяснялась просто: ему тоже не посчастливилось увидеть свет первым сыном и наследником.

Герольт продолжил:

— Да, собаки в нашем замке жили лучше меня. Мне доставалось и от отца, и от двух старших братьев. Когда мне исполнилось четырнадцать и я стал достаточно взрослым, чтобы идти собственным путём, я уже знал, что примкну к ближайшему отряду крестоносцев и отправлюсь в Святую Землю. А поскольку я заботился о спасении души и желал вести богоугодную жизнь, я мечтал быть рыцарем и сражаться с неверными. Обращению с оружием меня учил отец, в этом он действительно знал толк. И учил он меня без снисхождения. И всё это время я мечтал, как однажды получу плащ тамплиера и стану воином-монахом на службе у Господа. Вместе с отрядом французских крестоносцев я ушёл в Утремер. Был в Триполи оруженосцем одного тамплиера. В прошлом году здесь, в Акконе, я дал обет и был посвящён в рыцари Ордена тамплиеров. Вот и все, что я могу о себе рассказать.

Тарик эль-Харим кивнул ему, и оба вопросительно посмотрели на Мориса. По дороге в генуэзский квартал Герольт уже слышал кое-что из жизни Мориса, и теперь он сгорал от нетерпения узнать побольше.

Морис взглянул на товарищей.

— А вы вообще-то представляете, что я могу вам рассказать? Потом станете жаловаться, что спасение ваших душ могло подвергнуться серьёзной опасности. Ведь мне придётся рассказать вам о позорнейших историях своей жизни, которые лишь на йоту интереснее истории блохи, живущей на шкуре дворняги! Так пусть потом никто не скажет, что не был предупреждён! Спрашиваю ещё раз: вы действительно готовы краснеть, выслушивая мою исповедь?

Тарик эль-Харим и Герольт рассмеялись и хором ответили:

— Да! Давай же начинай!

Морис наигранно вздохнул:

— Вижу, что не суждено сей горькой чаше миновать меня. Ну, хорошо, как пожелаете!

Но, прежде чем начать, Морис подкрепился добрым глотком из своего кубка. Немного вина попало на подбородок Мориса и на треугольник его чёрной бородки, аккуратная, ухоженная форма которой не соответствовала уставу ордена. Морис поставил кубок на стол, вытер подбородок и начал свой рассказ.

Он немногого ждал от жизни. Уже с юности она действительно представляла собой бесконечную цепь жестоких драк со старшими братьями, а позже — с каждым, кто посмел бросить на него косой взгляд или обронить непочтительное слово. Это была череда необузданных страстей и опасных любовных приключений, многие из которых могли стоить ему жизни: дикие выходки за игральными столами, в притонах и кабаках, в домах терпимости. Этот неистовый разгул продолжался три года.