Падение дома Эшер

Я хорошо помню, что впечатление, получившееся от этой баллады, навеяло на нас целый ряд мыслей, причем выяснилось одно интересное воззрение Родрига Эшер, на которое я указываю теперь не столько в силу его новизны (ибо и другие [1] высказывали то же), сколько по причине упорства, с каким Эшер настаивал на нем. В общем это воззрение сводилось к признанию за растительным миром способности чувствовать. Но в расстроенной фантазии больного эта идея приняла более смелый характер и была перенесена, с известными оговорками, в мир неорганический. У меня нет слов, чтобы выразить полноту и силу его убеждения. Оно соединялось (как я уже намекнул) с серыми камнями, из которых был выстроен дом его предков. Способность чувствовать, говорил он, была обусловлена в данном случае известной формой соединения этих камней — порядком из сочетания, а равно и множеством грибков, распространившихся по их поверхности, и ветхими деревьями, стоявшими вокруг — но больше всего она сказывалась в продолжительной неприкосновенности всей этой комбинации в ее двойном существовании, созданном недвижными водами пруда. Очевидность этого — очевидность того, что все это чувствует, — проявлялась, как он сказал (и тут я невольно дрогнул), в постепенном и несомненном уплотнении над водами и вокруг стен их собственной атмосферы. Результат всего этого, прибавил он, обнаруживался в течение веков, определил судьбы его фамилии и делал из него то, что я видел — то, чем он был. Такие воззрения не нуждаются в комментариях, и я не буду их делать.

Книги, которые мы читали — книги, являвшиеся в продолжение целых лет постоянными участниками умственной жизни больного, — были, понятно, в строгом соответствии с характером таких видений. Мы вместе размышляли над произведениями вроде "Vert-Vert" и "La Chartreuse" Грэссэ; "Belphegor" Макиавелли; "Ад и рай" Сведенборга; "Подземное путешествие Николая Климма" Гольберга; "Хиромантия" Роберта Фледа, Жана д'Эндажинэ и де ла Шамбра; "Путешествие в сферу голубого" Тика; "Город солнца" Кампанеллы. Особенно излюбленным был небольшой том, in octavo, Directorium Inquisitorium доминиканского монаха Эймерика де Жиронна; по целым часам Эшер грезил также над некоторыми страницами Помпония Мелы, где описываются древние африканские сатиры. Но главной, наиболее заманчивой его усладой было постоянно перечитывать любопытную и необычайно редкую книгу, in quarto, готической печати, — молитвенник какой-то позабытой церкви, — Viqiliae Mortuorum secundum Chorum Ecclesiae Maquntinae.

Невольно я подумал о странном ритуале, описанном в книге, и об его вероятном влиянии на ипохондрика, как вдруг однажды вечером Эшер отрывисто сообщил мне, что леди Мадэлин уже нет в живых и что он намерен (до окончательного погребения) сохранять тело в одном из многочисленных склепов, расположенных под тяжелыми стенами здания. Я не чувствовал себя в праве спорить против самого простого довода, высказанного им. "Как брат, — сказал он мне, — я принял такое решение, благодаря необычному характеру болезни, сразившей покойницу, благодаря назойливым и усиленным расспросам ее доктора, а также отдаленности и открытости фамильного склепа". Не могу отрицать, что когда я вспомнил зловещее лицо, которое я встретил на лестнице в первый день моего приезда, у меня пропала всякая охота спорить против того, что представлялось мне самой невинной и в то же время отнюдь не неестественной предосторожностью.

По просьбе больного я сам помог ему устроить это временное погребение. Тело было положено в гроб и мы вдвоем отнесли его в место успокоения. Склеп, куда мы положили тело, не открывался в течение стольких лет, что, когда мы вошли в него, наши факелы наполовину погасли в этой удушливой атмосфере и мы с трудом могли рассмотреть что-нибудь. В эту сырость и тесноту не было доступа дневному свету. Склеп был расположен очень глубоко и как раз под той частью здания, где находилась моя спальня. В отдаленные времена феодализма он, очевидно, служил для иных худших целей, а позднее превратился из подземной темницы в складочное место пороха или каких-нибудь других легко воспламеняемых веществ, так как часть пола и вся внутренность длинного свода, через который мы пришли сюда, были тщательно обиты медью. Массивная железная дверь была предохранена подобным же образом. Повернувшись на своих петлях, эта тяжелая громада издала какой-то необыкновенно резкий, пронзительный скрип.