Падение дома Эшер

Сложив на подставки траурную ношу в этом царстве ужаса, мы отодвинули немного в сторону еще незавинченную крышку гроба и взглянули на лицо усопшей. Поразительное сходство между братом и сестрой только теперь впервые бросилось мне в глаза, и Эшер, быть может, угадав мои мысли, пробормотал несколько слов, из которых я узнал, что покойница и он были близнецами и что между ними всегда существовала горячая симпатия, по природе своей почти необъяснимая. Наши взоры однако не долго были прикованы к лицу усопшей — мы не могли смотреть на него без чувства трепета. Болезнь, погубившая леди в расцвете юности, как бы в насмешку оставила слабую краску на щеках и на груди покойницы, как это неизменно бывает при всех болезнях строго каталептического характера, а также эту нерешительную, точно на что-то намекающую, улыбку, которую так ужасно видеть на мертвом лице. Установив и привинтив крышку, мы заперли железную дверь и, измученные, отправились в верхние покои, вряд ли менее мрачные.

И вот, после нескольких дней горькой печали, характер душевного расстройства, которое угнетало моего друга, заметно изменился. Исчезла его обычная манера держать себя. Обычные его занятия были заброшены или забыты. Бесцельно переходил он из комнаты в комнату быстрыми и неровными шагами. Бледность его лица как будто сделалась еще более призрачной — но лучистый блеск его глаз совершенно потух. Тон его голоса утратил ту резкость, которая иногда слышалась прежде, и ее место заступил трепет волнения, точно продиктованный чувством крайнего ужаса. Были минуты, когда мне положительно казалось, что беспрерывно возбужденный ум больного был угнетен какой-то мучительной тайной, сообщить которую он никак не решался. Временами же я опять приходил к заключению, что все это необъяснимые причуды безумия, так как по целым часам он смотрел в пространство в позе глубочайшего внимания, как бы стараясь уловить слухом какой-то воображаемый звук. Удивительно ли, что душевное состояние моего друга наполнило меня страхом — заразило меня. Я чувствовал, как на меня медленно ползут, как меня неотступно захватывают его суеверные и властные фантазии.

Полную власть таких ощущений я особенно сильно испытал на седьмой или восьмой день после того, как мы положили труп леди Мадэлин в склеп. Поздно ночью я лег спать. Бежали мгновения, уходили часы — а сна все не было. Я старался трезвыми рассуждениями утишить нервную ажитацию, охватившую меня. Я говорил себе, что, вероятно, многое из того, что я чувствовал, если только не все, было навеяно чарами мрачной обстановки — этими темными и оборванными драпри, которые, как бы неохотно повинуясь дыханию зарождающейся бури, порывами вздрагивали на стенах и скорбно шелестели вкруг резного алькова. Но тщетны были мои усилия. Неотступный страх все более проникал в мою душу, и наконец беспричинная тревога налегла мне на сердце тяжелым кошмаром. Я сделал усилие, стряхнул его, приподнял голову от подушки и, устремив пронзительный взгляд в темноту, стал прислушиваться — сам не знаю почему, быть может, инстинктивно — к каким-то глухим и неопределенным звукам, которые долетали неизвестно откуда, с большими паузами, в промежутки, когда буря затихала. Охваченный острым чувством ужаса, непонятного и невыносимого, я быстро накинул на себя платье (я знал, что мне уж не уснуть) и, принявшись быстро шагать взад и вперед по комнате, старался вывести себя из жалкого состояния, охватившего меня так неожиданно.

Но едва я прошелся таким образом несколько раз, как внимание мое было привлечено мягкими шагами, послышавшимися на одной из соседних лестниц. Я тотчас же узнал, что это Эшер. Через мгновение он слегка постучался в мою дверь и вошел с лампой в руке. Лицо его было по обыкновению мертвенно-бледно — но, кроме того, в его глазах было какое-то выражение бешеной веселости — все черты носили явную печать сдержанного истерического возбуждения. Его вид ужаснул меня — но, что бы ни случилось, все, все было предпочтительнее того одиночества, которое я так долго выносил, и, когда он вошел, я почувствовал некоторое облегчение.

"И вы не видали? — резко проговорил он, после того как несколько мгновений безмолвно и пристально смотрел вокруг себя. — Так вы не видали? Но постойте! сейчас!"

Тщательно загородив лампу, он бросился к одному из окон, которое можно было открывать, и распахнул его настежь — в бурю и тьму.

Вихрь, с страшным бешенством ворвавшийся в комнату, чуть не приподнял нас с полу. Бурная, мрачно-прекрасная ночь была, по истине, безумной и необычайной в своем ужасе и в своей красоте. Не было сомнения, что смерч собрал все свои силы гденибудь неподалеку от нас, потому что в направлении ветра были частые и резкие перемены, и поразительная густота облаков (висевших так низко, что они как бы давили своей тяжестью башенки дома) не мешала нам видеть, как они мчатся с яростной быстротой, друг на друга, со всех концов, собираясь и не убегая в пространство.