Падение Эбнера Джойса

С виду Уайленд был приветливым, обходительным господином, лет тридцати восьми — сорока. Он был вполне светским человеком и нисколько не жалел о том. Он был осыпан милостями коварного и непостоянного чудовища — нетрудового дохода, однако его общественные стремления оставались пока достаточно благородными. Если попытаться капитально определить Уайленда (а для этого он обладал достаточным капиталом), его следовало бы назвать тяготеющим и к Плутократу и к Честному Гражданину; возможно, что он надеялся совместить одно с другим.

У Эбнера он с первого же взгляда вызвал настороженность и неприязнь. Вид у этого господина был довольно-таки фатоватый; а разве тот, кто носил такое хорошее платье, мог руководствоваться хорошими намерениями и хорошими принципами? Да и оратором он был неважным: разве могли произвести должное впечатление разговорные обороты речи, фразы, высказанные будничным тоном? Нет, оратор может завладеть вниманием слушателей лишь при условии, если он выразительно приседает, голос его звенит, а сжатый кулак с размаху ударяет по раскрытой ладони и если он не скупится на повторения. Эбнер поставил под сомнение и умственные способности Уайленда, и силу его характера, и широту кругозора. Такой заурядный человек не мог опираться на те великие и незыблемые принципы, осуществление которых неузнаваемо преобразило бы и навсегда прославило человеческое общество. Нет, он то распространялся о целесообразности и практической возможности, то покорно признавал всем известные и никем не отрицаемые факты зла, то ратовал за честность и справедливость, как будто они могли возникнуть из порока и несправедливости.

«Хорошо бы ускользнуть от него», — подумал Эбнер.

Однако у выхода его перехватили знакомые, и вскоре Уайленд, который кончил говорить и заторопился по делам, уже подходил к Эбнеру. Кто-то услужливо представил их друг другу, и Уайленд, узнав, что перед ним автор «Нашего измученного мира», остановился на минуту, чтобы обменяться с ним двумя-тремя улыбчивыми и дружелюбными фразами.

— Рад, что вы здесь, — сказал он с непринужденной легкостью, — вопрос, конечно, довольно запутанный, но мы тем или иным способом распутаем его...

Эбнер холодно смотрел на собеседника. Вопрос вовсе не был запутанным, но он был важным, слишком важным, и улыбаться было нечему.

— Существует только один способ, — ответил он, — наш способ.

— Ваш способ? — повторил Уайленд, продолжая улыбаться.

— Да, мы предлагаем перестроить систему налогов, — объявил Эбнер, показывая жестом на двух или трех своих сторонников, стоявших рядом.

— Ах да, — быстро ответил Уайленд, узнав присутствующих. — Если бы это можно было осуществить...

— Можно и должно, — строго сказал Эбнер.

— Н-да, вопрос все-таки запутанный, — повторил Уайленд и сейчас же продолжал: — Я читал ваши рассказы — некоторые мне понравились. Надеюсь, мы познакомимся с вами поближе.

— Благодарю вас, — холодно ответил Эбнер.

Уайленд старался держаться дружелюбно, однако Эбнеру показалось, что тот разговаривает с ним свысока. А он терпеть не мог, когда кто-нибудь обращался к нему свысока, тем более человек, который уступал ему в способностях. Раздражало Эбнера и то, что Уайленд обладал двумя неоспоримыми преимуществами: возрастом (он был старше Эбнера лет на десять — двенадцать) и опытом (Уайленд всю жизнь прожил в городе, и Эбнер сразу почувствовал это).

— Буду рад, если вы согласитесь позавтракать со мной в клубе, — произнес Уайленд самым любезным тоном, — я как раз спешу туда.

Роковое слово — клуб! Оно подействовало на Эбнера, как ледяной душ. Он много наслышался о клубах. В клубах распутные дети Привилегий пили непристойные напитки, вели непристойные беседы и вообще непристойно проводили время. Эбнер был безупречно целомудренным в словах, помыслах и поступках, он всегда вовремя ложился спать, и клубы отпугивали его, словно лепрозории.

— Благодарю, — сказал он, — но я очень занят.

— Ну как-нибудь в другой раз, — невозмутимо согласился Уайленд, — и может быть, нам все-таки удастся прийти к взаимопониманию, — добавил он, имея в виду систему налогов.

— Сомневаюсь, — мрачно откликнулся Эбнер.

Уайленд ушел, разве что чуточку задетый. Все, что Эбнер впоследствии узнал об Уайленде, об его богатстве и положении, влиянии и деятельности, еще больше восстановило его против этого человека. Он не раз говорил об эгоизме и жадности финансовых воротил, и его язвительные замечания не могли не дойти до слуха Уайленда. Позже, когда у Леверетта Уайленда свойства Плутократа взяли верх над свойствами Честного Гражданина, — превращение, очевидно, неизбежное при известных обстоятельствах, — он не раз с улыбкой вспоминал о своих безуспешных попытках сойтись с Эбнером и спрашивал себя, насколько расхолаживающее недоверие Эбнера повлияло на выбор и падение его самого.

III