Падение Эбнера Джойса

Два потока ярко наряженных юношей и девушек соединились, и молодежь группами, по четверо, по восемь, по шестнадцать человек, двинулась торжественным маршем. Эбнер, сидя возле Эдит Уайленд, с каким-то тревожным восхищением наблюдал за развертывающимся перед ним зрелищем. Юдокси Пенс заняла место у противоположной стены, и, когда взгляды их случайно встретились, она улыбнулась и закивала, как бы говоря: «Прелестно! Очаровательно! Не правда ли?» Эбнер спохватился: лицо, по-видимому, выдавало его чувства; он постарался придать себе важный и холодный вид и ответил сдержанным кивком. Эбнер надел свой двубортный сюртук и батистовый галстук; на Эдит Уайленд был строгий темный костюм: она ведь предполагала только постоять где-нибудь в сторонке у дверей вместе с женами преподавателей Академии художеств; теперь она присела возле Эбнера и знакомила его с гостями в черных фраках, — а их было много; они мелькали и в самом шествии, вперемежку с матросами, индейскими вождями и веселыми юношами, словно сошедшими с картин Перуджино[20]. Вот прошел Джайлс в темном шелковом плаще флорентинского аристократа времен раннего Возрождения — в плаще, который как бы скрывал его равнодушие к развлечению, слишком привычному и наскучившему. Вот Маленький О’Грейди в запачканной гипсом голубой блузе, надетой поверх поношенного коричневого костюма, выдавал себя за Фидия[21]; с медлительной грацией проплыла Медора, одетая жрицей друидов; вот прошла художница-миниатюристка мисс Уилбер, изображая собой мадам Лебрен[22] — неизменную участницу всех костюмированных вечеров.

Над колыхавшейся толпой возвышались десятки остроконечных колпаков с длинными вуалями, какие носили французские женщины в средние века. Известный парижский художник недавно выставил в галереях Академии свои фрески, и под их впечатлением больше половины студенток всех курсов понадевали эти своеобразные головные уборы и выступали в старинных пышных платьях из какой-то легкой ткани с прихотливым узором, — предполагалось, что в глазах снисходительной, дружелюбно настроенной публики эти платья сойдут за богатые парчовые наряды. Многие юноши, выдерживая стиль тех же фресок, красовались в куцых камзолах-с меховыми отворотами и узких в обтяжку штанах.

— Как им не стыдно? Как не стыдно? — дивился Эбнер.

Оркестр заиграл вальс.

Лавируя между кружившимися парами, пробиралась какая-то фигура в фиолетово-зеленом костюме; человечек подскочил к Юдокси Пенс, наклонился к ней и что-то проговорил. Губы ее задвигались, она умоляюще подняла свои пухлые, холеные руки и с улыбкой покачала головой.

«Надеюсь, она не согласится, — подумал Эбнер, — нельзя же ей с таким фитюлькой».

Человечек побежал дальше, скользя среди танцующих и, очевидно, кого-то разыскивая. Потом он остановился неподалеку и как-то бочком подскочил к Эбнеру и миссис Уайленд. Эбнер узнал Эдриена Бонда.

— Кто видел Клайти Саммерс? — спросил он. — Где она?

— Как! — воскликнула миссис Уайленд, оглядывая Бонда. —Вы тоже записались в юноши Буте де Монвеля?[23]

Бонд самодовольно скользнул взглядом по своим худым ногам, потрогал меховые отвороты камзола и сбил набок длинную с плоским верхом шапочку. Эбнер был настолько поражен, что не мог вымолвить ни слова.

— Ее тетка вот уже неделю не имеет от нее никаких известий, — сказал Бонд. — Клайти с головой окунулась в дела своего пригорода. И пишет домой, требуя прислать ей платья. Боюсь, как бы она не забыла о сегодняшнем вечере. — Я-то надеялся, что мы пройдемся вместе в марше, но увы!

Он опять побежал на поиски Клайти.

— Она придет, — сказала миссис Уайленд, — и у нее будет самая высокая шляпа, самая длинная вуаль, самый красивый и броский узор на платье.

Мимо них прошел Маленький О’Грейди под руку с девой из Асталота[24]. На ней было платье из золотистой парчи, волосы украшали две лилии, а их длинные стебли покоились на плече ее кавалера. Проплыла Медора в паре с мексиканским вакеро[25]. Ее легкое белое одеяние колыхалось на фоне его желто-черного плаща. В ее темные, распущенные по плечам волосы была вплетена ветка омелы. Приподняв брови, Медора жалобно улыбнулась Эбнеру, словно умоляя простить ее: она, очевидно, стремилась создать «особое настроение», как и в тот вечер, когда Эбнер впервые увидел ее в мастерской, и оттого казалась сейчас такой чужой. Само празднество, необычный костюм, манера держаться — все постепенно отдаляло Медору от него. Неужели это та самая девушка, которая проворно открывала дверцу печи на ферме и по утрам, — как однажды он заметил через приоткрытую дверь, — старательно взбивала подушки и проветривала на утреннем воздухе простыни и одеяла?

Но вот вальс кончился, и мексиканец откланялся, оставив даму неподалеку от того места, где находился Эбнер. Медора опустилась на свободный стул рядом с Эдит Уайленд.

— Ну как, нравится вам? — спросила она Эбнера.

— Да, весьма поучительно и типично, — ответил он.

Оркестр снова заиграл, но Медора оставалась сидеть.

— Разве вы не танцуете? — спросила миссис Уайленд.