Падение Эбнера Джойса

Прошло еще несколько дней, и с большим трудом удалось узнать, что Джеремия Макналти начинает свыкаться с планом, после изменений и разработки, произведенных Диллом и его помощниками. Старому Джеремии особенно понравилась идея о первом пароме — он, правда, высказал пожелание расширить сцену с таким расчетом, чтобы на картине было изображено место, где некогда находился его «двор».

— Наконец-то они склоняются на нашу сторону! — заявил Адамс жене. Не теряя времени, супруги принялись подсчитывать свою долю добычи и прикидывать, как поступят с этим солидным кушем.

Прежде всего они полностью погасят задолженность по квартирной плате, вызвав тем самым довольную улыбку своего угрюмого домовладельца. Затем Фрэнки нужно купить пару новых башмаков, и по крайней мере тысячу долларов следует положить на хранение в какой-нибудь надежный банк.

— Ведь мы никогда не имели возможности отложить на черный день — вот и надо воспользоваться счастливым случаем.

Они обменялись взглядами, необычайно довольные и восхищенные своей предусмотрительностью и бережливостью.

Вскоре Диллу стало известно, что адвокату банка поручили составить контракт.

— Возможно, мы завтра же подпишем его, — сообщил Дэффингдон Вирджилии. — Мы побываем в Японии в хорошее время года и до того повидаем немало. Однако не эгоистично ли с нашей стороны скрывать от других наше счастье? Не следует ли нам...

— Дорогой мой Дэфф, я не возражаю. Пусть знает хоть весь мир. Подумать только, что в твоей победе есть и моя доля участия!

В тот самый час, когда Дэффингдон с Вирджилией делали заметки об аборигенах и строили планы поездки в Японию, Пресиоза Макналти и Игнас Прочнов не спеша прогуливались по залам Академии художеств. Портрет Пресиозы был уже закончен. Исчезнувшее сходство, как и предсказывал Маленький О’Грейди, появилось вновь, и полотно было торжественно доставлено к Пресиозе в дом, на суд ее растроганной и восхищенной семьи.

— Кто это нарисовал? — спросил безмерно довольный дедушка Пресиозы.

— Тот молодой человек, — ответила Пресиоза.

— Какой молодой человек?

— Тот, что приходил сюда однажды вечером и забросал всю мебель большими листами бумаги.

— Однако ты здесь как живая, дитя мое! — пробормотал старик.

— Дедушка, — продолжала Пресиоза, — я хочу, чтобы он опять пришел к нам и еще больше забросал гостиную своими бумагами. Он такой умница, у него в голове столько идей!

Дедушка почесал подбородок. В мире так много умных молодых людей, и в голове у них столько идей!.. Увы, не тех, что нужно.

— Пусть он зайдет к мистеру Хиллу.

— Теперь у него есть еще более интересные замыслы.

Но старик покачал головой.

— Пусть он зайдет к мистеру Хиллу, — повторил он.

— Но нужна ведь записка от тебя или что-нибудь в этом роде.

— Пусть он пойдет и поговорит от своего имени.

— Ну нет! Ты сейчас же сядешь и напишешь письмо! — настаивала Пресиоза и подумала: «Мы еще посмотрим, Вирджилия Джеффрис! Меня не так-то просто обвести вокруг пальца!»

Пресиоза вручила Прочнову письмо дедушки перед моделью фронтона Парфенона, где было не так людно, и дала совет, как лучше атаковать «Грайндстоун».

— Игнас ни в чем не уступит остальным и имеет право на свою долю, — заявила она.

— Меня не интересует «доля», — гордо вскинул голову Прочнов.

— Вы хотите взяться за все один? — спросила Пресиоза с благоговейным трепетом.

— Все или ничего, — величественно ответил Прочнов. —Я не принадлежу к числу людей, которые ждут помощи от других. Я так же легко могу сделать всю работу, как и часть ее.

Они проходили один обширный зал за другим, но, казалось, никакой из них не мог бы вместить всех замыслов этого юного гения. Даже в самой просторной студии «Крольчатника» — в студии Гоуэна — Прочнов чувствовал себя скованным, особенно в те дни, когда появлялась миссис Гоуэн, ставила чайник, зажигала свечи и принималась разыгрывать жалкую пародию на ту утонченную, по ее представлениям, жизнь, которую вела аристократия «Храма Искусств». Но Прочнов не мог выносить это пресное радушие, навязчиво сопутствующее успехам искусства, он не мог приспособиться к подобным порядкам, приноровиться к ним. Бывали дни, когда даже улицы и парки казались ему недостаточно просторными, и Пресиоза — она теперь повсюду сопровождала его — скоро убедилась, на какие бурные, порывистые чувства способна его неуемная натура.

Он смотрел на вещи по-новому, опытным и проницательным глазом хорошо осведомленного человека, и уверенно высказывал острые, едкие критические замечания. Он считал, что архитектура улиц — ее любимых, великолепных улиц! — была безвкусна и примитивна, а многие скульптуры, установленные в городских парках, просто-напросто уродливы. Как и свойственно юности, он был беспощаден к посредственности старших, уже достигших известности, и, бегло осматривая полотна на очередных выставках, открыто высказывал заносчивые и пренебрежительно-суровые суждения, какие мог бы позволить себе только Übermensch[46] в искусстве.

— А как вы находите обстановку в нашей гостиной, — спросила Пресиоза, — и деревянную резьбу на куполе нашего дома?