Я остановилась в вестибюле, уставившись на огромную двустворчатую дверь, ведущую в столовую. На дереве красовалась выполненная больше века назад резьба – фамильный герб Франкенштейнов. Сколько раз я обводила пальцем эти линии, мечтая занять место на этом щите? Сколько раз представляла, как прикрываюсь этим щитом, обращаюсь за защитой к имени Франкенштейнов – имени, которое мне не принадлежало?
Кто-то забарабанил по входной двери, и я испуганно подпрыгнула. Мы никого не ждали. У нас редко бывали гости. Возможно, это письмо!
Служанка была в дальнем крыле дома. Шурша юбками, я кинулась к двери, почти готовая увидеть судью Франкенштейна, возмущенного тем, что его заставляют ждать на пороге собственного дома. Вместо этого я увидела Фредерика Клерваля, отца Анри.
– Месье Клерваль? – Я недоуменно улыбнулась. – Чем обязаны такой честью?
Он посмотрел мимо меня, выискивая кого-то у меня за спиной. Анри гораздо больше был похож на мать. Черты лица у Клерваля-старшего были жесткие, невыразительные, глаза косили из-за постоянного хмурого взгляда. Он был похож на человека, который ведет счета и вечно недоволен результатами.
– Где судья Франкенштейн?
– К сожалению, он в отъезде. Не желаете чаю?
– Не желаю! – Он сделал глубокий вдох, чтобы успокоиться. Но тут его недобрый взгляд остановился на мне, и лицо его стало еще мрачнее. – Мой сын тебе что-нибудь писал?
Мне вспомнилось письмо, спрятанное в глубине моего туалетного столика. Все-таки нужно его сжечь!
– Увы, я уже шесть месяцев не получала от него писем. Когда он писал мне в последний раз, он собирался в Англию, чтобы продолжить обучение.
Месье Клерваль издевательски фыркнул.
– Обучение! Он уехал гоняться за поэтами! Не могу придумать более бессмысленной траты времени и таланта. – Он навис надо мной. – Не надейся, что я не понимаю, какую роль ты в этом сыграла. Я знаю, что отчасти это твое влияние. Я проклинаю день, когда привел его в вашу компанию. Вы с Виктором испортили его, заставили его ненавидеть жизнь, которая ему дана.
Мне хотелось отшатнуться. Хотелось согласиться, попросить прощения. Но я вздернула подбородок и подняла брови в оскорбленном недоумении:
– Мне очень жаль, месье Клерваль. Боюсь, я вас не понимаю. Мы всегда считали Анри нашим дорогим другом и желали ему только добра.
– В этой семье добра желают только для себя. – Он бросил мне под ноги пачку бумаг. – Передай это судье Франкенштейну. И скажи ему, что я больше не стану тянуть с требованием долгов. Он растоптал судьбу моего сына. Я растопчу его состояние.
Он развернулся, чтобы уйти, – и обнаружил у себя за спиной судью Франкенштейна. Надо было взять на себя роль хозяйки и пригласить их в гостиную. Судья Франкенштейн посмотрел на меня, а потом на бумаги, которые швырнул отец Анри. Его некрасивое красное лицо исказилось смесью ярости и страха.
Я присела в глубоком реверансе и, шелестя юбками, поспешила в детскую.
– Пойдемте! – выпалила я, влетая туда. – Давайте погуляем!
Жюстина согласилась, чувствуя мою невысказанную мольбу. Уильям, которого уговаривать было не нужно, носился вокруг нас, то и дело забегая вперед. Мы держались рядом с домом. Затылок у меня кололо от ощущения, что за нами наблюдают. Я быстро оборачивалась, но видела в окнах лишь отражения деревьев. Если кто-то и наблюдал за нами, то не из дома.
Ветер уныло завывал в кронах, встряхивая ветви. Где-то справа, в утренней тени, которую отбрасывал дом, хрустнула ветка. Я догнала Уильяма и ухватилась за его горячую ладошку, как за якорь, пытаясь впитать немного его беспечности, пока он показывал мне интересные камешки и деревья, на которые ему хотелось залезть.
– Элизабет раньше здорово лазила по деревьям, – с улыбкой заметила Жюстина.
Я рассеянно кивнула. Мыслями я все еще была в вестибюле и выслушивала обвинения месье Клерваля.
Неужели мы и впрямь разрушили судьбу Анри?