Падение Элизабет Франкенштейн

Задыхаясь, я дошла до крыла, где жила прислуга. Я остановилась у комнаты Жюстины и постучала; ответа не было. Я открыла дверь и увидела, что кровать убрана, а покрывало не смято. Но на улице уже стемнело и шел дождь. Где же она?

Как ни эгоистично это было с моей стороны, но я почувствовала облегчение. Я сделала, что могла: попыталась поступить правильно. У нее будет эта последняя мирная ночь, последняя счастливая ночь. Я побрела в другое крыло и, вместо того чтобы вернуться к себе, шмыгнула в комнату Виктора. Я свернулась на его кровати, и погрузилась в долгожданный сон, свободный от ужасов яви.

Я лежала, не в силах пошевелиться. Один глаз, прижатый к земле, был закрыт. Другой дико вращался, но видно мне было лишь кусок неба, проглядывающий между ярко-красных листьев. Я издала странный, высокий, скулящий крик без слов. Я не могла говорить, не могла пошевелиться, не видела ничего, кроме безразличного неба и умирающих листьев.

А потом я услышала другой звук.

Звук чего-то рвущегося. Ужасный скрежет металла по чему-то твердому. Взвизги пилы и чье-то затрудненное дыхание. А потом – влажное хлюпанье и стук чего-то об землю.

Только тогда я поняла: звуки исходили от меня.

Я все так же не могла пошевелиться, не могла кричать, не могла ничего – только неподвижно лежать и слушать, как меня препарируют.

Я просыпалась в холодном поту, со скачущим сердцем, но всегда – молча. Я боялась открыть рот, боялась, что смогу издать только предсмертный олений крик.

В такие ночи я тихонько пересекала коридор и ныряла в комнату Виктора. Он сонно сдвигался на край и вытягивал вперед одну руку, позволяя мне свернуться у него под мышкой. Я ощупывала свой живот, пробегала руками по ребрам. Я была жива. Я была цела. Виктор был рядом, готовый меня защищать.

Когда я спала рядом с ним, мне не снились кошмары.

Солнце почти достигло зенита, когда меня выдернуло из сна. Я зажала рот, заглушая странный вопль, который рвался у меня с губ.

Я ощупала живот, торопливо провела руками по ребрам.

Я цела.

Я цела.

Я попыталась выровнять дыхание, но события прошлого дня захлестнули меня, и панический страх из моего кошмара превратился в панический страх перед реальностью.

Вялая и отупевшая от горя, я спустилась в столовую. На мне все еще было вчерашнее платье; чулки остались где-то в постели Виктора. Никогда еще я не входила в столовую с босыми ногами. Пол был холодный и твердый, зернистый от пыли и грязи.

Судья Франкенштейн сидел за столом, закрыв лицо руками; перед ним стояла нетронутая тарелка с едой. Я заняла свое место напротив.

Он удивленно поднял голову.

– Элизабет.

– Вы не знаете, где сейчас Жюстина? – Я с трудом могла находиться в этой комнате. Мне нужно было покончить с самым страшным делом. – Я еще не рассказала ей. Я должна ей рассказать. Вчера вечером ее не было в комнате.

Он нахмурился. Вошла служанка, чтобы узнать, не голодна ли я. Я не могла даже представить, чтобы мне когда-нибудь захотелось что-то съесть.

– Зайди в комнату Жюстины, – велел ей судья Франкенштейн. – Посмотри, не вернулась ли она.

Служанка поклонилась и вышла. Мне хотелось спросить судью Франкенштейна, нет ли новостей. Не пойман ли сторож мертвецкой. Но я была уверена, что в таком случае он бы уже об этом упомянул. Он бы не сидел тут один.

– Проклятая девчонка снует повсюду и подслушивает, – сказал он, хмуро глядя на дверь, в которую вышла служанка. – Надо ее рассчитать. Кто знает, какие сплетни она унесет в город. А мой мальчик… мой крошка… – У него затряслись плечи, и он снова уронил голову на руки.