Падение империи

— Ты прав, патриций… Моя влюбленность действительно походила на сумасшествие… Так внезапно и так сильно охватило меня это чувство…

— Рассказывай, Каллистрат… Кайся, в наказание за измену прекрасным гречанкам и римлянкам… Не правда ли, симпозиарх, — обратился Пино к Цетегусу, — наш амфитрион должен поведать нам историю своей любовной интриги.

— Ты слышал общее желание, Каллистрат? Я присоединяюсь к нему и прошу о том же… Конечно, только в том случае, если твоя честь не обязывает тебя к молчанию.

— Нисколько, друг Цетегус… По правде сказать, я играл столь плачевную роль в этой истории, что мне нечем похвалиться. Но раз вы все желаете знать, каким глупцом выказывал себя Каллистрат из Коринфа, то, пожалуй, я готов рассказать вам историю о моей встрече с прекрасной готкой…

— Желаем… Требуем… Просим… Приказываем… — наперебой раздались голоса.

Каллистрат приподнялся на своем ложе и, подвинув выше мягкое изголовье, откинул назад надушенную голову, в венке из гиацинтов, и начал свое повествование.

— Это было немногим больше месяца тому назад.. Уже вечерело, когда я возвращался из гимнастического зала, построенного императором Адрианом. Подходя к дому, я издали уже увидел у моих дверей кучку народа. Это меня удивило… Как вам известно, моя улица довольно пустынная… Никаких гуляний на ней не бывает… Именно за это я и выбрал ее для своего жилища, любя уединение и простор.

— Чтобы не так заметны были прекрасные посетительницы, навещающие его…

Общий смех приветствовал это замечание корсиканца, сделанное обычным тоном.

Но Каллистрат не обратил внимания на шпильку своего приятеля. Он весь был погружен в воспоминания и продолжал свой рассказ, все более воодушевляясь:

— Удивленный необычайным сборищем перед моими окнами, я ускорил шаги и успел разглядеть богатые женские носилки, стоящие на земле и окруженные двумя десятками вооруженных невольников из военнопленных гепидов. Тяжелые шелковые занавеси с серебряной широкой бахромой и кистями, закрывающие внутренность носилок, были отдернуты, так что я мог видеть голубые бархатные подушки сиденья. Очевидно, владелица носилок только что покинула их, и свита ожидала возвращения своей госпожи. Я уже собирался спросить у старика, кажущегося надсмотрщиком или управляющим, — он один держал под уздцы кровного вороного коня, — о том, кому принадлежат носилки и чего они здесь ожидают. Но в эту минуту взгляд мой упал на двух женщин, стоявших у самых дверей моего дома, подняв голову, как бы стараясь заглянуть в окна. Это были владелицы роскошных носилок. Одна из них была очевидно невольницей. Другая же, по наряду, принадлежала к аристократии…

— Варварской… — презрительно вставил Люций.

— Друг Люций, когда ты доживешь до моих лет, то перестанешь разбирать национальность красивых женщин, — наставительным тоном заметил торговец невольниками. — Незнакомка же была очевидно красива, иначе Каллистрат не увлекся бы ею.

— Тогда я еще не мог быть уверен, так как она была закутана в белое шелковое покрывало так старательно, что нельзя было увидеть даже кончика ее носа. Даже волосы ее скрывал широкий голубой плащ такого фасона, какой носят готские женщины. Только с одной стороны из-под покрывала выбилось два-три локона золотисто-красного цвета, такого необычайного и яркого, какой встречается только у германок. Завидев меня, обе женщины поспешно отошли от дома, направляясь к носилкам. И тут я заметил стройность и грациозность фигуры, которых не могли скрыть никакие плащи и покрывала.