Падение империи

— Матушка, не обманывай себя и меня! Не о своем спасении дрожишь ты. Будь твоя жизнь в опасности, ты бы не унизилась до просьбы. Да и я, не колеблясь ни минуты, пожертвовала бы собой. Но ведь я знаю, что тебе угрожает потеря короны. И только для спасения этого ненавистного золотого символа власти я не сделаю ни шагу. Корона была тем Молохом, которому ты принесла в жертву любовь и счастье своего мужа, жизнь своего сына. Теперь ты хотела бы отдать этому идолу и сердце своей дочери. И ты думаешь, что я соглашусь на подобную жертву? Никогда, ни за что!

— Ты говоришь о любви, Матасунта, а между тем тебе чужда любовь, понятная даже тварям бессловесным, любовь к матери! — Голос Амаласунты звучал такой беспредельной грустью, что на глаза молодой девушки в первый раз навернулись слезы.

— Матушка, — произнесла она мягко, — послушай моего совета! Откажись от престола. Корона не принесла тебе счастья. Брось ее! Уедем из дворца. Будем жить друг для друга, как простые женщины. И тогда ты увидишь, умеет ли любить твоя дочь.

Как ужаленная ядовитой змеей, отшатнулась Амаласунта от своей прекрасной дочери.

— Замолчи, дерзкая и неблагодарная девчонка! — бешено вскрикнула она. — Я не хочу слышать ничего больше. Ты же выслушай мое последнее слово. Ты не хотела согласиться на просьбу матери, так повинуйся приказанию королевы. Как мать твоя, как королева готов и глава рода Амалунгов, я обязана беречь наше доброе имя от твоих диких выходок. Для этого я отсылаю тебя из Равенны, где ты находишься слишком близко от таинственного возлюбленного, имя которого ты, очевидно, стыдишься назвать. Ты поедешь во Флоренцию, к супруге герцога Гувтариса и выедешь завтра же. Я сама выберу твоих спутников, надежных людей, неспособных потворствовать твоим капризам. Во Флоренции ты встретишь графа Арахада и примешь его предложение! Ты примешь его, если не хочешь провести остаток жизни в монастыре.

— Лучше монастырь, чем измена своей любви, — кротко, но твердо прошептала Матасунта.

Правительница громко засмеялась недобрым смехом.

— Это легко сказать, но трудно сделать, душа моя, — насмешливо ответила она. — Время согнет тебя или сломает.

— Нет, матушка… Ничто и никогда не согнет твоей дочери, — все так же кротко произнесла красавица. — Если же судьба присудила мне сломиться, то… Дай Бог, чтобы тебе не пришлось пожалеть о том, что ты пожертвовала материнским долгом своему властолюбию.

Почтительно склонилась златокудрая головка перед правительницей, и сказочная красавица, гордость готского народа, медленно вышла из покоев матери…

Амаласунта осталась одна. По лицу ее пробежала тень…

Последние слова дочери упали на ее сердце как тяжелый и заслуженный упрек.

— Нет, не властолюбие руководит мной, — прошептала она, медленно подходя к громадному серебряному зеркалу, украшающему одну из стен роскошного покоя. — Чувство более высокое руководит моей волей: сознание моего права управлять готами, сознание уменья вести мой народ по пути славы и успехов… Да, я чувствую, что могла бы быть для моего народа тем же, чем был мой славный отец, хотя и на другом поприще… О, если бы только готы поняли меня. Если б они поверили тому, что для счастья родного народа, для спасения величия готов, я бы с радостью отдала и власть, и корону, и даже жизнь свою!

Правительница так глубоко задумалась над этим роковым вопросом, что не заметила, как снова приподнялась ковровая занавесь, только что опустившаяся за сказочной красавицей, ее дочерью, пропуская в комнату высокую, слегка сгорбленную фигуру старика, с бледным, утомленным, умным лицом и добрыми проницательными глазами.

— Привет тебе, государыня! — произнес Кассиодор глухим, точно надтреснувшим голосом, при звуке которого Амаласунта невольно побледнела.

— Кассиодор, ты? С какими вестями?

— С печальными, государыня, — тихо произнес старый друг и советник Теодорика.

Правительница гордо подняла голову. Наступала опасность. Ее энергия сразу вернулась к ней.

— Говори, старый друг. Я могу все выслушать! — произнесла она, опускаясь в кресло и милостивым знаком руки приглашая старика сесть напротив нее.

Но Кассиодор остался стоять. Торжественно и сурово заговорил он, глядя прямо в глаза правительнице.

— Государыня, я должен предложить тебе один вопрос. Прошу тебя, выслушай меня и ответь. Я думаю, что заслужил этой милости своей службой твоему отцу и тебе.

— Говори! — повторила Амаласунта. — Я знаю, что у меня нет друга вернее тебя, отец и учитель мой…