Падение империи

Чего стоила юноше его сдержанность и сколько он выстрадал, прежде чем навсегда отказался от надежды на счастье, — этого увлеченная планами мести римлянка и не подозревала. Аталарих хотел предохранить достоинство монарха и свое чувство от насмешек и оскорблений. Камилла же и ее мать, каждая на свой манер и из различных побуждений, негодовали на холодность короля, не подозревая о том, как больно сжималось сердце Аталариха при каждой встрече с прелестной девушкой, образ которой заполонил его душу.

— Погоди немного, Цетегус, — говорила вдова Боэция префекту Рима, вторично вызванному в Равенну Амаласунтой. — Не пройдет и трех дней, как этот дерзкий и холодный юноша станет рабом моей дочери.

— Смотри не ошибись… — с холодной насмешкой ответил Цетегус. — Мне кажется, что он окончательно позабыл о своей прихоти…

— Дочь Боэция никогда не будет прихотью варвара, — с негодованием воскликнула Рустициана. — Повторяю тебе, Цетегус, — с завтрашнего вечера король готов позабудет все, кроме своей любви к Камилле.

Цетегус насмешливо пожал плечами.

— Уж не собираешься ли ты поднести ему любовного зелья?..

— Может быть, — озираясь, прошептала Рустициана.

Цетегус расхохотался.

— О, женщины… Все вы одинаковы… Признаюсь, не ждал я такого суеверия от вдовы и дочери ученых философов…

— Не смейся над тем, чего не понимаешь, Цетегус… Любовный напиток, о котором я говорю, не сфабрикован какой-нибудь торговкой на продажу. Он испробован не раз и не два в нашем семействе. Одной из моих прабабок сообщила секрет его составления жрица Изиды в те времена, когда эта страна была еще языческой… С тех пор тайна любовного напитка передается в нашей семье умирающей матерью старшей дочери.

— А ты сама испытала силу этого напитка, Рустициана?

— Не я одна… Ни разу женщина в нашей семье не любила без взаимности.

— Причем же тут напиток?.. Если твои бабушки были так же прекрасны, как и ты, то их должны были любить и без всякого зелья. Впрочем, допуская даже его подлинность, я все же не понимаю, как ты сможешь дать его королю, не возбуждая подозрения?

— Мне уже удалось исполнить это, — понизив голос, ответила Рустициана.

— Какая неосторожность, — прошептал Цетегус. — Если бы кто-нибудь заметил твой поступок, тебя обвинили бы в желании отравить короля. Никакой суд не поверил бы в любовный напиток.

— Случай благоприятствовал мне… Ты ведь знаешь, что мы почти ежедневно прогуливаемся с Аталарихом, причем он нередко уходит с Камиллой в море. Дафницион сопровождает их, я же остаюсь с правительницей. Мы прохаживаемся по берегу. Доктора прописали Амаласунте усиленное движение, как противодействие ее усиленным занятиям.

— Что же дальше?

— По окончании прогулки Аталарих каждый вечер выпивает бокал кипрского вина, в которое вливается аравийский бальзам, дающий ему спокойный сон и приготовляемый Энеем, греческим врачом Теодорика. Этот кубок приносит любимый слуга Аталариха, наш вольноотпущенник Кордулло, в храм Венеры, где ставит поднос на мраморный жертвенник и уходит, не дожидаясь возвращения Аталариха… Мне уже трижды удалось влить несколько капель этого напитка в бокал приготовленного вина.

— Однако до сих пор твое зелье не произвело желаемого действия? — с насмешкой проговорил Цетегус.

— Потому что ты торопил меня, и я хотела достичь цели возможно скорее… Между тем травы, из которых составляется напиток, должны быть срезаны в новолуние. Этого я не сделала и была наказана… Но это исправить нетрудно… Вчера было новолуние… Вчера же я выходила в сад с золотыми ножницами, как предписано, и срезала травы, нужные для составления напитка… Сегодня утром он был сварен, а сегодня вечером мне удастся влить его в кубок Аталариха.

— Вот уж не ожидал увидеть тебя в роли Локусты, — шутливо начал Цетегус, но сейчас же переменил разговор при виде возвращающейся Камиллы.

Она была страшно взволнована и со слезами бросилась на шею матери.

— Матушка… Я не могу выносить этого дальше… Мы все думали, что он любит меня… Он же… Он презирает, хуже того, — он жалеет меня… Жалеет, как провинившуюся девочку… Я не хочу, чтобы он глядел на меня свысока…

— Что такое? Что случилось? — с беспокойством спросила Рустициана, прижимая рыдающую дочь к своей груди.

Цетегус пожал плечами.

— Не волнуйся, Камилла. Незрелые мальчики всегда воображают, что их глупая любовь приносит особую честь каждой женщине.

Слезы Камиллы сразу иссякли, а ее бархатные глаза вспыхнули загадочным огнем.

— Аталарих не мальчик больше, и я не хочу чтобы над ним издевались…

— Вот как… — протянул Цетегус. — Стало быть, ты уже отказалась от ненависти к королю готов?..

Камилла болезненно вздрогнула. Язвительная усмешка префекта ножом резанула по ее нервам. Разве мог этот холодный римлянин понять то сложное мучительно-сладкое чувство к Аталариху, которого она сама не понимала, принимая его за жалость. И теперь она ответила с явной досадой: