Падение империи

Камилла блуждала по саду, с восторгом повторяя имя юного короля, и с нетерпением отвечала на удивленные вопросы своей всегдашней наперсницы, Дафницион, ничего не понимающий в лихорадочном волнении своей госпожи.

Тем временем Рустициана боролась с противоположными чувствами. Неожиданное объявление того, кому она обязана была жизнью своих сыновей, поразило ее почти так же сильно, как и ее дочь. Мысль о несправедливости их ненависти к наследнику Теодорика вызвала естественным образом роковой вопрос: имеет ли она право подготовлять гибель этого юноши, не только ничем не оскорбившего ее, но еще и спасшего ее сыновей от верной смерти? Что делать вдове Боэция?

Борьба совести с укоренившимися предрассудками настолько овладела Рустицианой, что она позабыла обо всем остальном, включая и смертельную опасность, угрожающую человеку, власть которого над ее душой, казалось, была безграничной. Цетегус вспомнился ей только тогда, когда он остановился перед ней, бесшумно войдя на террасу, которую она, в лихорадочном волнении, измеряла нетерпеливыми шагами.

— Цетегус?.. Ты? — вскрикнула Рустициана, и подняв глаза, в ужасе отшатнулась при виде искаженного злобой лица своего старого друга.

— Надеюсь, ты ждала меня, Рустициана? — отозвался бывший префект глухим голосом.

— Нет… То есть да… Вернее, я не надеялась увидеть тебя сегодня, после того, что случилось.

— Да, случились удивительные вещи, — с горькой усмешкой произнес патриций. — Взрослые мужчины подчинились мальчишке… Римляне испугались больного ребенка. Стыд и позор… Мне стыдно за Кассиодора…

Рустициана со страхом подняла глаза. Она не узнавала Цетегуса. Его мраморное лицо то вспыхивало, то бледнело, глаза сверкали лихорадочным огнем и тонкие губы подергивались злобной судорогой.

— Цетегус… друт мой… — прошептала она, дрожа всем телом. — Все погибло? Не правда ли? Я вижу по твоему лицу.

— Ты знаешь, что случилось… Этот мальчишка осмелился угрожать мне, римскому сенатору, правнуку великого Цезаря. Он воображает, что победил меня, сразив быстротой и неожиданностью. Но я действую еще быстрей и решительней, чем этот германский волчонок. Твое любовное зелье не помогло, Рустициана, но мое может, наверное, помочь… Возьми этот флакон… — Цетегус нагнулся к самому лицу ошеломленной женщины и прошептал едва слышно: — Эта жидкость должна сегодня же попасть в кубок Аталариха… Ты поняла меня, Рустициана?

Гордая римлянка отшатнулась.

— С каких это пор ты веришь в зелья и привороты, Цетегус? — проговорила она, бессознательно отталкивая маленький граненый флакончик с золотой пробкой, который Цетегус протянул ей.

Цетегус рассмеялся тихим, злобным, торжествующим смехом.

— Я не верю в любовные напитки, приготовленные женщиной… Но ты смело можешь поверить в силу этого напитка, приготовленного мной. Не расспрашивай меня, Рустициана, не теряй драгоценного времени… Его у нас и так немного. Необходимо, слышишь, необходимо, чтобы все было кончено сегодня же. Завтра будет уже слишком поздно… Но ты колеблешься? Ты о чем-то думаешь? Видно, вдова Боэция простила убийц своего мужа.

Рустициана схватилась за голову дрожащими руками.

— Послушай, Цетегус… Ты не знаешь того, что я только что узнала. Этот юноша ни в чем не виноват передо мной… Напротив того… Не торопи меня. Дай подумать, сообразить… рассказать тебе…

— Что? — в бешенстве вскрикнул римлянин. — Что ты хочешь обдумывать, слепая мать? Мне не надо твоих рассказов. Я вижу насквозь твои мысли… Ты боишься, мечтаешь о примирении и не видишь, что я хлопочу о тебе больше, чем о себе самом. Я говорю тебе: Камилла любит этого варвара, любит давно, страстно, горячо, до самозабвения… Как любите вы, римлянки… И если сегодня Аталарих не выпьет… моего… любовного напитка, то завтра, — слышишь, Рустициана, — завтра же дочь Боэция станет наложницей короля варваров. Быть может, ты этого хочешь? О, тогда другое дело. Я умываю руки и прошу простить мне мою ошибку. Я ведь считал тебя римлянкой, патрицианкой, патриоткой. Вместо этого я вижу перед собой слабую, трусливую и тщеславную мать, готовую благословить на разврат свою единственную дочь и гордиться ее званием королевской…

Цетегус не договорил отвратительного слова. С криком раненой тигрицы кинулась к нему Рустициана.

— Давай… — быстро выхватила она флакон из его рук. — Давай… скорей… Благодарю тебя, старый друг. Никогда не забуду я того, что ты спас от позора мою дочь.

И крепко сжав в руках роковой флакон, Рустициана, как безумная, сбежала с террасы в сад, устремляясь к храму Венеры, где в это время почти ежедневно можно было встретить Аталариха.

Цетегус поглядел ей вслед с дьявольской улыбкой.

Весь этот день бывший префект Рима провел во дворце, спокойный, уверенный и веселый, обсуждая с Кассиодором подробности своей защиты. К вечеру его настроение передалось и римским сановникам.

Никто из них не подозревал, с каким лихорадочным нетерпением ожидал Цетегус вестей от Рустицианы, в руках которой он оставил жизнь и смерть свою и юного германского героя, осмелившегося бороться с железным римлянином.

XVII