Падение империи

— Проклятье… — шептали губы железного римлянина. — Опять неудача… И так близко к цели… О, женщины! Вы созданы на погибель всех великих планов. А, Рустициана?.. Ты здесь?

Лодка Кордулло в свою очередь пристала к берегу, и Рустициана подымалась по мраморным ступеням пристани, бледная, растерянная, едва живая от волнения. Она все еще не могла придти в себя, не могла отдать себе отчета в том, что случилось.

— Камилла… дитя мое, — воскликнула она, увидев свою дочь в объятьях Амаласунты.

Торжественно подвела к ней правительница молодую пару, и обняв вдову Боэция, проговорила с не свойственной ей нежностью:

— Мы не станем мешать их счастью… Не правда ли, Рустициана?

— О, матушка, — прошептала Камилла, пряча голову на груди матери. — Я так люблю его…

— Матушка… — почти так же нежно повторил Аталарих. — Отдай мне мою королеву.

Рустициана стояла потрясенная, обезумевшая. Она видела искаженное гневом лицо Цетегуса за кустами цветущего жасмина. Его жгучий взгляд приказывал ей что-то. Но что?.. В этом она не могла отдать себе отчета, хотя и сама чувствовала необходимость что-то сделать, что-то сказать, и не понимала, что… Она молчала, крепко сжимая руку Камиллы.

Это молчание поразило и испугало Аталариха. Мысль о новой борьбе, о новых страданиях сжала его сердце, утомленное пережитым волнением.

Внезапная судорога сдавила горло Аталариха и он невольно протянул руку, как бы ища опоры. Любящим сердцем почувствовала Камилла его страдания и, вырвавшись из объятий матери, кинулась к королю.

— Боже мой… Королю дурно! — вскрикнула она. — Скорее лекарство… Где кубок с вином?

С легкостью сирены Камилла вбежала на ступени павильона, где находился золотой кубок, приготовленный для короля. Быстро сдернув покрывающую его салфетку, она поднесла кубок к губам Аталариха. — Пей, возлюбленный государь, — прошептала она голосом нежным, как щебетание весенних птиц. — Это подкрепит тебя…

Рустициана пошатнулась, но в то же мгновение она почувствовала, как железная рука схватила ее руку, увлекая в кусты.

— Цетегус… — прошептала она. — Ты слышал?

— Молчи, — прошипел римлянин. — Все еще может быть спасено…

А Камилла продолжала щебетать своим нежным голоском:

— Выпей, государь… Ты разволновался… Да и могло ли быть иначе?.. Эти же капли всегда тебя успокаивали.

Аталарих принял полную чашу из ее рук и со счастливой улыбкой протянул ее своей невесте.

— Я выпью после тебя, Камилла. Отпей первая, моя дорогая. Это твое право, королева готов.

Цетегус невольно сделал шаг вперед. Взгляд его пожирал Камиллу, светлую, радостную и обаятельную, как сама весна. В холодном сердце бесчувственного заговорщика шевельнулось что-то, похожее на нежность, на раскаянье… Одна минута, и эта юная, прекрасная, богатая счастьем и надеждой жизнь должна угаснуть… И он, стоящий рядом с Рустицианой, создал это ужасное сплетение роковых обстоятельств. Он, Цетегус, погубит дочь. Рустицианы… Женщины, любившей его так безумно, которую и он любил когда-то… Давно ли это было, когда вся зардевшись стыдом, неверная жена Боэция шептала на ухо своему верному другу: «Цетегус, жизнь моя… Это будет наш ребенок, плод нашей любви»… Он долго верил этим словам, долго гордился красотой Камиллы, считая ее своей дочерью, а теперь… Теперь он должен убить ее своим молчанием…

Дрожь пробежала по телу Цетегуса… Он чуть не крикнул, чуть не поднял руки, чтобы вырвать отравленный кубок из рук Камиллы. Внезапно в уме его возник роковой вопрос: «А что же будет с заговором, с тобой самим, с Римом?»

Рука Цетегуса бессильно опустилась. Спасти Камиллу, значило погубить себя. Это значило быть арестованным не завтра, — нет, а сейчас же, сию минуту, как отравителю, как цареубийце… и тогда прощай, все планы, все честолюбивые надежды. Прощай, свобода Рима… Спасти дочь Рустицианы значило навсегда погубить родину. Рим или Камилла?.. С одной стороны: свобода, месть, могущество и родина, — с другой, капризная девочка, отдавшаяся врагам. Разве возможно колебание?.. Рим или Камилла?..

Цетегус, до боли сжав руку Рустицианы, увлек ее еще дальше, в тень высоких кипарисов, откуда она не могла видеть своей дочери.

Вся зардевшись, Камилла подняла полный бокал.

— Пью за счастье моего обожаемого государя, — прошептала она, и отпила глоток под восторженные крики придворных готов, к которым присоединились и римляне, увлеченные общим настроением.

Одна Рустициана молчала. Она не видела, как ее дочь, красивая, с улыбкой передала Аталариху смертельную чашу.

— Пью за мой верный народ, — торжественно произнес Аталарих. — Да поможет мне Бог быть ему достойным правителем. Пью за мое счастье, неразрывное со счастьем моих готов. Пью за братское единение германцев и римлян и за благородную римлянку, будущую императрицу италийскую, подарившую любовь и счастье королю готов.

И выпив кубок до дна, Аталарих поставил его обратно на жертвенник Венеры и обернулся.

Взгляд его упал на Цетегуса, невольно подавшегося вперед.