Падение Ханабада. Гу-га. Литературные сюжеты.

А мы с Шамухамедом говорим… Я многое уже знаю про роды и племена этой расположенной в пустыне части исторически единого Ханабада. Знаю в некоторой степени и внутриродовые сложные связи. Роды и племена кочевали по этой пустыне, сталкиваясь друг с другом, объединяясь, разъединяясь, мирясь и воюя. Примыкающие к пустыне шахства, ханства и эмираты заключали с ними единовременные союзы для нападения друг на друга. Рабство, как промысел и составная часть жизни, было столь же естественной частью бытия, как любовь к детям и почтение к родителям. Некто с самыми добрыми помыслами вознамерился отменить его путем объявления в законе о его ликвидации. О, извечная вера в силу писанного слова. Я читал законы Хаммураппи, выдавленные на глине и обожженные для вечности. В основе своей очень недурные для того времени законы!..

А рабство продолжалось, лишь видоизменившись, приняв форму того сосуда, который привнесла сюда со стороны новая эпоха. Ну хотя бы, что теперь трудодни прежнего раба в колхозе «Путь к коммунизму» приписываются его владельцу, да и кнут… Впрочем, кнут сохранился в самом непосредственном его значении. И дисциплина в этом колхозе была образцовая. Когда беременная на последнем месяце женщина не смогла выйти на сбор хлопка, председатель-башлык приподнял ее, как пушинку, и посадил на раскаленный для печения хлеба тамдыр, от чего она тут же и родила. Прямо в эту печь…

Так что о рабстве я теперь уже кое-что знал. В том числе и о производстве манкуртов — тоже в прямом смысле этого слова. Только не у журженей это было полторы тысячи лет назад. Я сам видел этих манкуртов. Полвека тому: захваченных в соседних краях Ханабада пленников связывали, выбривали им голову и натягивали на нее еще теплую кожу от шеи только что зарезанного верблюда. После этого бросали на несколько дней перед домом на жгучее ханабадское солнце. Человек умирал от жажды, шкура начинала ссыхаться, давить голову. Волосы у человека, не находя выхода наружу, росли внутрь черепа, принося неимоверные муки. И каждый день с утра до вечера пленника — чаще всего мальчика или юношу — били: не со злобой, а по необходимости. Били в обязательном порядке все члены этой семьи: мужчины, женщины, трехлетние дети. Били палками, камчой, прижигали железом, чтобы до конца дней он запомнил своих хозяев. Вечером они же его кормили, давали воду. Через неделю его развязывали, и забывший имя, лишившийся ума, физически здоровый человек мог делать все: пасти овец, носить воду, собирать хлопок, но только не думать и не разговаривать. При этом он хорошо знал своих хозяев и смертельно боялся каждого из них, хоть бы и ребенка. Что же, история показала, что так можно поступать и с целыми великими народами…

Никто из ханабадских писателей и газетчиков уже больше не писал о рабстве. Разве не были мы производным от тех же манкуртов, знающими хозяина. И как быстро сам я свыкся с тем, что это в порядке вещей. Оно существует, вполне классическое средневековое рабство, в системе социализма, и одновременно как бы не существует. О чем бы я ни писал, я обходил этот вопрос. И чувствовал себя хорошо.

Рабство между тем в Ханабаде, помимо классического, сохраняло многочисленные и самые разнообразные формы. Пожалуй, самое распространенное из них — домашнее рабство, когда в полностью зависимом от хозяина положении — душой и телом — находится его родственник или сородич со своей семьей. Он может считаться даже членом семьи хозяина, но так или иначе, это доверенный раб, которого не пустят за стол, и он доедает то, что осталось после хозяйского дастархана. В прошлые воинственные времена он обязан был еще и с оружием в руках защищать хозяина. Теперь он просто работает на него. Историческое название ему: гулам, туленгут, мамлюк и другие. Об этом немало написано в ханабадской литературе, да только чаще всего этот институт рабства преподносится в эпических красках: верность, честность и прочие человеческие добродетели…