Падение Ханабада. Гу-га. Литературные сюжеты.

Ночью мне снился детдом, и лица детей, зажимающих в кулачках слипшиеся конфеты-подушечки. А еще стучал барабан и пел горн…

Этим делом я занимался уже полгода. Начальник республиканской милиции полковник Житников, в прошлом танкист, маленький, крепкий, с гвардейскими усами, принес ко мне килограмма четыре документов. Я разговаривал с десятками людей, перепроверял каждый факт, дважды ездил в Москву.

— Только газета может сдвинуть дело с места. Тут мы или прокуратура ничего не можем. Поставят по стойке «смирно», и все! — сказал полковник Житников нашему редактору. Тот рвал полосками и жевал бумагу…

Из четырех или пяти ханабадских министерств некоторое время назад, согласно веяниям эпохи, было образовано одно большое министерство, долженствующее обеспечивать ханабадцев всеми видами довольствия. В этой реорганизации с особенной яркостью проявилась природная ханабадская революционность. Министром, разумеется, был назначен один из самых опытных ханабадских деятелей, подряд возглавлявший перед этим четыре или пять разных министерств от геологии до рыбной промышленности. И вот вместе с годовым отчетом в объединенное союзное министерство был отправлен в Москву вагон с дарами ханабадской земли. Здесь все было: от известных уже ковров до коньяков и тонких изюмных вин. Зернистая икра, знаменитые ханабадские дыни гарры-кыз в полтора пуда весом, мешки с изюмом и курагой были лишь дополнением к более вещественным подаркам. Их получили все, согласно своему весу и положению, от министра до рядовой машинистки. Тем, кто пытался отказаться от подарка, говорили, что таков священный ханабадский обычай, и не взять коврик или набор коньяка означает смертельно оскорбить национальное ханабадское чувство. Впрочем, тех, кто сомневался в правильности подарка, оказалось не так уж много. Всего на этот вагон и кое-что еще было потрачено три миллиона восемьсот тысяч рублей теми, дореформенными деньгами. Аппетиты тогда, как видим, были скромнее. Редактор выплюнул изо рта бумагу, долго смотрел куда-то в стену и приказал дать фельетон. Какой-то свой горн пел в нем…

Все произошло в течение трех-четырех месяцев. Редактор вышел на пенсию, заместитель редактора Моторко снялся с учета и уехал в Москву работать в открывшееся там новое агентство, параллельное ТАССу, а полковник Житников перевелся начальником управления в Новгород. Все добровольно, без всякого со стороны кого бы то ни было давления или преследования. Перевели на другую работу и министра, посылавшего в Москву вышеозначенный вагон. Он был утвержден председателем Президиума Верховного Совета республики.

Ну, а мне выделили две комнаты в трехкомнатной квартире нового дома в соответствии с окончательным переводом из области в редакцию. Это был один из немногих домов, построенных после великого ханабадского землетрясения, и в нем селились лишь ответственные товарищи.

— Ну, как, доволен? — спросил у меня при встрече в коридоре ЦК товарищ Тарасенков. — Как видишь, партия заботится о людях. Теперь, надеюсь, не будешь все только в черном свете видеть. Жизнь у нас замечательная, надо только найти в ней свое место!..

Шаганэ была неузнаваема. Хоть я уже привык к ее значительности, но со времени последней нашей встречи прошло полгода. Сейчас она сидела в президиуме, неподалеку уже от самого товарища Бабаджана Атаевича Атаева и смотрела выше голов в зал. Белое, с черными дугами бровей лицо ее выражало теперь одну только значимость, и ничего больше. Меня она не видела, поскольку ни разу не перехватил я ее взгляда.

— Смотри, как Хромому она плечи показывает, — шепнула мне сидящая рядом знакомая ханабадская деятельница. — Во все командировки теперь с ним ездит!

Я освещал этот республиканский актив. Зайдя в перерыве в секретариат за материалами, встретил Шаганэ в коридоре.

— Ты о чем там с Бибишкой шептался? — спросила она, остановившись, хриплым голосом. Значит, видела все-таки меня…

Девятая глава

От меня уже ничего не зависело. Видимо, силен враг рода человеческого, подталкивающий на несуразные поступки. Так или иначе, некая стена рухнула передо мной, унося вместе с тысячелетней пылью устоявшиеся миражи. За глухими, без окон, дувалами открылась сама ханабадская сущность. Та самая, которую я бессознательно чувствовал и пытался разгадать все эти годы…