Падение Ханабада. Гу-га. Литературные сюжеты.

— Египетский труд! — громко повторил Костя Веденеев. Я знал эту его привычку — повторять одно и то же.

Как видно, это был старый разговор. Аман-Батрак убрал с лица свирепость и, полуобернувшись к гостям, принялся объяснять Шамухамеду:

— Ты, дорогой, жизни не знаешь. Только воевал и в школе детей учил. С народом не работал. А подумал о том, что если четыре человека за сто двадцать человек дело начнут делать, то куда сто шестнадцать девать?

И тут замахал руками Костя Веденеев:

— А куда прежде девались? Пусть возле каждого дома сад с. виноградником в полгектара будет. Уж как-нибудь прокормят себя!

— Ай, курага — детям кушать! — пренебрежительно отозвался Аман-Батрак.

— Пусть кушают. Все пусть кушают — от Москвы до Владивостока. Изюм и курага в России копейки стоила. А люди, если ткацкий и шелковый комбинат на месте построить, работу себе найдут…

— Это что же тогда: заработает человек миллион и еще погреб с шампанским себе заведет. Где уж тут будет социальное равенство, за которое борется наш уважаемый Аман-Батрак? — единственный глаз у Шамухамеда, моего друга, сверкал, как раскаленный уголь. Между ними была вражда, и дело было не в том, что Аман-Батрак был левобережным, а Шамухамед правобережным.

Гости все подробно записывали в блокноты.

— Что же тогда делать Аману-Батраку, если каждый станет сам себе хозяином, — тихо сказал мне Шамухамед. — Главное, сам он останется без работы. Управлять будет некем. А что он еще умеет, кроме как управлять и… еще людьми торговать.

Я быстро посмотрел на него, но Шамухамед стал разливать чай. И сидящий во главе дастархана Аман-Курбан как-то загадочно смотрел на меня. В черных с прожилками глазах его был какой-то вопрос. Он всегда так смотрел на меня. Я понял его. Этот неординарный человек все хотел выяснить, с какой целью я пишу свои разоблачения. Неужели я верю во что-нибудь? Что я мог ответить ему?..

Ничего не пошло в печать об опыте семейных звеньев в Ханабаде, даже упоминания об этом не было. Из всей моей месячной поездки «Ханабадская правда» дала информацию о строительстве моста через будущий канал. Да и то не впрямую. «Ты мне скажи спасибо, что пошла информация, — кричал мне в трубку Михаил Семенович Бубновый. — В цензуре сказали, что мост — стратегический объект. Я переделал на «сооружение при пересечении канала железной дорогой». Сооружение можно!»

Что-то странное происходило со мной. Проводив гостей, едущих прямо отсюда в Москву, я шел по улице.

По цели бьем, по цели бьем,

Все цели разобьем!..

Впереди линейные с флажками, и общим строем, с сержантами во главе, печатая шаг, шла на занятия рота. Я подстроился под шаг, и стало вдруг легко и покойно. Сколько лет прошло, а это всякий раз случалось со мной. Независимо от себя подстраивался я под шаг идущей роты и шел вместе по тротуару, даже слегка раскачиваясь, будто на мне кирзовые подкованные сапоги. Те самые, что, сношенные до дыр, давно уже валяются в сарае. В такт равномерным ударам о землю сотен ног ни о чем не хотелось думать, и некое радостное чувство общности властно заполняло пустоты мысли и чувства. Это также надо учесть при изучении феномена всеобщего ханабадства.

Рота шла по Гератской улице, которая переходит в дорогу, ведущую прямо в Индию. Запевалы: тенор и хриплый баритон затеяли попурри. Это тоже было мне знакомо из прежней жизни: припев образуется из двух или нескольких песен. Получается плавный переход:

Мы за мир, и песню эту

Пронесем, друзья, по свету,

Э-эй, бей, коли, руби, ха-ха!

Я и не заметил, как закончилась улица, и только тут применил внутреннее усилие, чтобы остановиться. Рота прошла мимо, замыкающие несли безличные поясные мишени. Не людей, а тени, миражи. Их следовало поражать за двести, триста и четыреста метров…

Проскользнув в темноте в парадную, я позвонил у знакомой двери. Она открылась, на пороге стояла незнакомая женщина с папильотками в волосах. Из-за нее выглядывал мужчина в майке и пижамных брюках. Слышался детский крик…

— Так она уже в ЦК. На прошлой неделе переехала! — сказал мне Шамухамед на следущее утро, когда я как бы между прочим спросил его о Шаганэ…

Восьмая глава

Дальше все происходило для меня в сумерках, прерываемых слепящими вспышками реальностей. Сколько длилось это состояние — месяц или год, не могу сказать. В памяти сохранились именно эти черно-белые картины без любых признаков цвета. Реальности до удивления были похожи на миражи…