Падение Константинополя. Гибель Византийской империи под натиском османов

Позднее тем же вечером сам император прискакал на своей арабской кобыле[74] в огромный собор и примирился с Господом. Затем он по темным улицам вернулся к себе во Влахернский дворец и призвал домочадцев. У них, как до того у министров, он попросил прощения за все зло, которое мог причинить, и попрощался с ними. Близилась полночь, когда он снова сел на коня и проскакал, сопровождаемый верным Сфрандзи, вдоль всех наземных стен, чтобы удостовериться, что все в порядке и что ворота во внутренней стене закрыты. На обратном пути во Влахерны император спешился у Калигарийских ворот и вместе со Сфрандзи поднялся на башню в дальнем углу Влахернской стены, откуда они могли вглядеться в темноту по обе стороны – слева на Месотихион и справа на Золотой Рог. Снизу до них доносился грохот, пока враги подводили свои пушки через засыпанный ров. Как сказали дозорные, это продолжалось с самого заката. Вдалеке виднелись мерцающие огни турецких кораблей, идущих по Золотому Рогу. Сфрандзи прождал вместе со своим господином около часа. Потом Константин отпустил его, и больше они уж никогда не виделись. Начиналась битва.

Глава 10. Падение Константинополя

В понедельник 28 мая был ясный и солнечный день. Когда солнце начало клониться к западному горизонту, его лучи светили прямо в лица защитников на стенах, слепя им глаза. Именно тогда турецкий лагерь оживился. Люди шли тысячами, чтобы закончить заполнение рва, а другие подводили пушки и осадные машины. Вскоре после заката небо затянули тучи и начался проливной дождь, но работа продолжалась бесперебойно, и христиане никак не могли ей помешать. Около половины первого ночи султан рассудил, что все готово, и отдал приказ к штурму.

Внезапно раздался ужасающий грохот. По всей линии стен турки бросились в атаку, выкрикивая боевые кличи, а барабаны, трубы и флейты гнали их вперед. Христианские воины молча дожидались их, но, когда дозорные на башнях подали сигнал тревоги, церкви близ стен забили в колокола, и по всему городу церковь за церковью подхватывала тревожный набат, пока не затрезвонили все колокольни. В трех милях[75] оттуда, в соборе Святой Софии, верующие поняли, что битва началась. Все боеспособные мужчины вернулись на свои места, а женщины, включая монахинь, поспешили на стены, чтобы помогать им: подносить камни и балки для укреплений и ведра с водой, чтобы утолить жажду защитников. Старики и дети вышли из своих домов и столпились в церквях, веря, что святые и ангелы их защитят. Некоторые отправились в свои приходские церкви, другие стеклись в высокий храм Святой Феодосии у Золотого Рога. Во вторник был ее праздник, и здание украсили розами из садов и живых изгородей. Конечно, она не покинет в беде верующих в нее. Прочие же вернулись в великий собор, вспоминая старинное пророчество: пусть даже иноверцы проникнут в город, прямо в святой храм, но появится ангел Господень, прогонит их пылающим мечом и ввергнет в погибель. Все темные часы до рассвета верующие ждали и молились.

На стенах молиться было некогда. Султан тщательно продумал свои планы. Несмотря на высокомерные речи перед войсками, опыт научил его уважать врага. В этот раз он был намерен измотать противника, прежде чем рисковать жизнями своих лучших солдат в бою. Первыми он выслал вперед нерегулярные войска – башибузуков. Их были многие тысячи – искателей поживы со всех стран и народов, немало турок, но многие явились и из христианских стран: славяне, венгры, немцы, итальянцы и даже греки, готовые сражаться с единоверцами-христианами за султанские деньги и обещанную добычу. У большинства было собственное оружие, набор всевозможных скимитаров[76], пращей и луков и немного аркебуз, однако среди них раздали множество штурмовых лестниц. Это были ненадежные войска, превосходные в первом натиске, но легко поддававшиеся панике, если сразу же не добивались успеха. Зная их слабость, Мехмед поставил за ними ряд военной полиции с плетьми и дубинками, которые получили приказ гнать их вперед и наказывать и бить всех, кто дрогнет. За военной полицией шли янычары султана. Если бы какой-нибудь испуганный башибузук сумел пробиться за полицейский кордон, янычары зарубили бы его саблями.