Падение Константинополя. Гибель Византийской империи под натиском османов

Греческих пленников постигла разная судьба. Через три дня, когда закончился официальный срок грабежа, султан издал манифест, в котором велел грекам, избежавшим плена или выкупленным, расходиться по домам, где их жизни и имуществу отныне ничто не угрожает. Но таких оказалось немного; и у большинства дома уже были непригодны для жилья. Сам Мехмед якобы отправил четыреста греческих детей в подарок каждому из трех могущественнейших мусульманских властителей того времени – султану Египта, халифу Туниса и эмиру Гранады. Многие греческие семьи так никогда и не воссоединились. Матфей Камариот, оплакивая Константинополь, описывает, как отчаянно он вместе с друзьями старался отыскать родных. Сам он потерял сыновей и братьев. Одних, как он узнал позже, убили, другие просто пропали; и он, к своему позору, обнаружил, что его племянник уцелел благодаря тому, что отрекся от веры.

Доброта Мехмеда к выжившим императорским министрам продержалась недолго. Он поговаривал о том, чтобы поставить Луку Нотару наместником захваченного города. Если у султана и вправду было такое намерение, вскоре он передумал. Его великодушию всегда мешала подозрительность. Советники предостерегали его и просили не доверять великому дуке, и он решил испытать верность того. Через пять дней после падения Константинополя он устроил пир. Там, когда султан уже захмелел от вина, кто-то шепнул ему, что у Нотары есть четырнадцатилетний сын изумительной красоты. Султан тотчас же послал евнуха в дом великого дуки и потребовал прислать ему мальчика для утех. Нотара, у которого двое старших сыновей погибли в бою, отказался отдать мальчика на поругание. Тогда к Нотаре явилась полиция, чтобы доставить его вместе с сыном и молодым зятем, сыном великого доместика Андроника Кантакузина, к султану. Нотара упорствовал, и тогда султан повелел здесь же отрубить голову и ему, и двум юношам. Нотара лишь попросил казнить его после них, чтобы при виде его смерти их не покинуло мужество. Когда оба юноши погибли, он обнажил шею перед палачом. На следующий день арестовали и послали на плаху еще девятерых греческих вельмож. Говорили, что потом султан сожалел об их смерти и наказал советников, которые внушили ему подозрения. Но, скорее всего, его раскаяние оказалось столь запоздалым неслучайно. Он просто решил устранить главных светских сановников прежней империи[89].

Их женщины снова попали в неволю и вошли в длинную вереницу пленников, сопровождавших султанский двор во время возвращения в Адрианополь. Вдова Нотары умерла в пути в селении Мессена. В ее жилах текла императорская кровь, и после смерти императрицы-матери она была самой знатной византийкой, глубоко уважаемой даже противниками ее мужа за достоинство и милосердие[90]. Одна из ее дочерей, Анна, сумела бежать в Италию с частью фамильных ценностей[91].

Сфрандзи, чья ненависть к великому дуке не утихла, даже когда они оказались товарищами по несчастью и он желчью и злобой описывал его смерть, самому довелось пережить подобную же трагедию. Он полтора года пробыл рабом в доме главного конюшего султана, прежде чем получил возможность выкупить себя и жену, но двоих его детей, крестников императора Константина, забрали в султанский гарем. Дочь Фамарь умерла там еще маленькой девочкой, а сына убил султан за отказ повиноваться его распутным желаниям.

21 июня султан со своим двором покинул побежденный город и отправился в Адрианополь. Константинополь лежал в развалинах, пустой и заброшенный, почерневший, как от пожара, и странно тихий. Там, где прежде шли бои, царило запустение. Церкви были осквернены и ограблены, дома стояли необитаемые, лавки и склады – порушенные и голые. Даже султан, проезжая по улицам, был тронут до слез. «Какой город мы в очередной раз отдали на разграбление», – прошептал он[92].