Падение Левиафана

Он прилег на кровать, пристроил голову ей на бедро. Медицинский матрас зашипел, прогибаясь под его весом. Щекой Кит чувствовал тепло ее тела. И вспомнил: пока носила ребенка, она всегда была горячей, как печка, даже зимой. Какую прохладу ни установи в спальне, сбрасывала простыни. Кажется, это он вспомнил. Кажется, о ней. Но могло быть и чужое воспоминание. Пассажира с «Прайсса» или с другого корабля. Так трудно различить.

– Я так испугалась, когда услышала, что его отправили в больницу, – сказала Рохи. – Мне все время страшно.

– Знаю. Мне тоже.

– Ты не думал уступить? Мне все думается: это будет как превратиться в муравейник и никогда больше не бывать муравьем. Даже смерть тогда не страшна. Ее можно и не заметить.

– Я бы заметил.

– Не заметил бы, если бы сам там был.

– Я никогда не перестану думать о тебе, – сказал Кит. – И о нем. Этого ничто не изменит. Как бы далеко это ни зашло. Ничто не сотрет меня и не сотрет моей любви к вам.

Рохи тихонько вздохнула – вернее, просто выдохнула, но так, чтобы он слышал, – и пальцем стала поглаживать ему макушку, потому что оба они понимали, что он солгал.

Глава 33. Наоми

Наоми висела у себя в каюте. В голове плясали мысли о работе. Подполье и при Сабе, когда она числилась лишь одной из многих помощников, было трудным и непослушным ребенком. После падения Лаконии, когда ей пришлось спасаться от бури, началась полная неразбериха. Тайные верфи в системе Лаконии так долго молчали, что она уже решила: они либо обнаружены, либо пострадали при катастрофе. Потом в списке сообщений появилось их послание: короткое небрежное извинение, а дальше – будто ничего особенного и не было. Одну из ячеек в системе Сол раскрыли и захватили, а шесть других начали контроперацию, не дожидаясь одобрения организации. На Калипсо Тео Аммундсен, бывший директор земного Лувра, подумывал создать учреждение для каталогизации и сбора артефактов чужой цивилизации. Доклады от него стали редкими и невнятными. Фразы вроде «Артефакт Сан-Исидоро проявляет активность – принимаем меры к изоляции» пугали, ничего толком не говоря.

Это была ее сеть, и стоило ей на день отвести взгляд, на час задержаться с ответом, дать волю местным лидерам, не подтвердить ценности координирующего центра, нити начинали рваться. У нее ничего не было, кроме имени и репутации – своей и Джима. Хлипкий рычаг, таким трудно сдвинуть людей, для которых подраненная Лакония означала не ответственность, а свободу.

Наоми подготовила сообщения всем, кому считала нужным: Грегору Шапиро на Ганимед – ему досталась большая часть работы по протоколу внелокальной связи; Эмилии Белл-Кават (чей доклад то ли задерживался на три недели против срока, то ли затерялся в пути) – Эмилия была тайным координатором системы Новая Греция, а еще специалистом по сверхорганизмам, не принадлежащим к классу насекомых; Качеле ал-Дину – он занимался прямой связью «мозг с мозгом», пока не ушел из медицины в кораблестроение. Они были ее последними соломинками, за них она и хваталась. Она все время чувствовала, что опаздывает, что не поспевает за событиями, и от этого почти готова была соблазниться «ульевым разумом» Дуарте. Свяжи он все человечество, она могла бы, просто задав вопрос, услышать ответ, общаться с теми, кто ей нужен, а не с…

– Слушай… – В дверях появился Джим. – Что такое случилось с Элви?

– То есть кроме чудесного явления божественного императора в ее лаборатории и столь же чудесного исчезновения?

Джим поразмыслил.

– Да, я имел в виду – кроме, но это и правда объясняет многие странности. Просто она как будто нервничает.

– Еще раз напоминаю о божественном императоре.

– Я имел в виду, особенно на наш счет. – Джим подтянулся в каюту. – Она собиралась пообедать на «Роси» – отменила. У меня такое чувство, что ей неуютно с Амосом.

– А ее ты не спрашивал?

– Вот видишь? Ты всегда дашь простой и полезный совет. Сам бы я до такого не додумался.

– Это точно.

Он закрепился на стене, через ее плечо заглянул в переговоры с подпольем.

– Что у тебя?

– Новых инструментов в ящике не появилось, – сказала она. – Такое чувство, что собиралась готовить ужин, а попала на состязание поэтов. Я собирала все это для войны с Лаконией тех времен, когда Лакония означала всего лишь неуязвимые корабли и неофашистский режим. А теперь она превратилась в навязчивый кошмар, и как прикажешь с ним бороться?

– Она и раньше напоминала навязчивый кошмар, но я тебя понял, – сказал Джим. – И еще Сан-Эстебан. Не забывай злобных богов, которых мы так раздразнили, что они готовы задуть все огоньки жизни. Ты хоть немного представляешь, что делать?

– Выследить Дуарте и переубедить его, – предложила она. – Добраться до созданных строителями врат орудий, не превращая все человечество в придатки к гиппокампу Уинстона Дуарте.

Джим кивнул, но так погладил ладонью подбородок, что она поняла: не убедила. Еще бы. Она сама себе не верила.

– И еще у нас есть Тереза, – продолжала Наоми. – Единственная, ради кого он оказался способен переменить мнение. Может, если она попросит, он и теперь передумает?