Падение титана, или Октябрьский конь

Брут пошел домой сказать Клавдии, чтобы она собрала вещи. Он так хотел избавиться от нее, что ему и в голову не пришло поискать основание для развода, например бездетность. Он лишь позвал ее, вручил расписку в том, что разводится с ней, и приказал слугам доставить ошеломленную женщину в паланкине к ее старшему брату, который заорал так, что его услышали на другом конце города, а потом помчался к бесчувственному негодяю.

— Ты не можешь так поступить! — кричал Аппий Клавдий, бегая взад-вперед по атрию, слишком разгневанный, чтобы ждать, когда Брут проводит его в кабинет.

Любопытствуя, кто это так кричит, тут же появилась Сервилия, и Брут оказался между разгневанным шурином и еще более разгневанной матерью.

— Ты не можешь так поступить! — эхом вторила та.

Может быть, это его вдруг похорошевшее лицо придало Бруту сил или сказалась его любовь к Порции. Не вполне ясно. Но как бы там ни было, он стоял перед обвинителями, гордо вскинув голову и глядя на них в упор.

— Я уже так поступил, — сказал он, — и покончим с этим. Я не люблю свою жену. И никогда не любил.

— Тогда верни ее приданое! — орал Аппий Клавдий.

Брут удивленно поднял брови.

— Какое приданое? Твой покойный отец не давал никакого приданого. А теперь уходи!

Он повернулся, прошел в кабинет и заперся там.

— Девять лет брака! — слышал он жалобы Аппия. — Девять лет брака! Я подам на него в суд!

Час спустя Сервилия стала стучать в дверь кабинета и стучала так, что Брут понял — она будет стучать, пока ей не откроют. Лучше открыть и покончить с этим. Хотя бы наполовину. Сообщение о его планах жениться на Порции может подождать. Он решительно открыл дверь и отступил.

— Ты дурак! — рявкнула Сервилия, черные глаза ее метали молнии. — Зачем ты это сделал? Ты не можешь без всякой причины развестись с такой хорошей женщиной, как Клавдия!

— Мне наплевать, пусть весь Рим ее любит, зато я ее не люблю.

— Это не прибавит тебе друзей.

— Я этого не ожидаю и не хочу.

— Рим встанет на уши! Брут, она из рода Клавдиев, с превосходной родословной! И бесприданница! По крайней мере, дай ей сколько-нибудь, чтобы она получила финансовую независимость, — сказала Сервилия, несколько успокаиваясь. Вдруг она прищурилась. — А что ты задумал?

— Я навожу порядок в своем доме, — ответил Брут.

— Дай ей сколько-нибудь.

— Ни сестерция.

Сервилия скрипнула зубами — звук, который в прежние времена заставлял его дрожать от страха. Теперь он отнесся к нему совершенно спокойно.

— Двести талантов.

— Ни одного сестерция, мама.

— Ты одиозный скряга! Хочешь, чтобы весь Рим осудил тебя?

— Уходи.

У него наконец лопнуло терпение.

В результате Сервилия сама послала Клавдии двести талантов, чтобы заставить умолкнуть слишком болтливые языки. Лентул Спинтер-младший только что со скандалом оставил супругу. Но эту сенсацию затмил хладнокровный отказ Брута от своей бедной, безупречной и такой милой женушки. И хотя все осудили его, Брут был невозмутим.

Очень хорошо сознавая, что она потеряла власть над сыном, Сервилия ушла в тень, стала наблюдать и ждать. Он, конечно, что-то задумал, и время покажет, что именно. Его кожа совсем выздоровела. Как оказалось, и дух тоже. Но если он думает, что мать уже ничего не может с ним сделать, то скоро убедится в обратном. О, что происходит с ее жизнью? Одно разочарование за другим.

На следующий день Брут уехал из Рима на свою виллу в Тускуле. Сервилию вполне можно извинить за мысль, что сын сбежал от нее, хотя это было не так. В мыслях Брута не оставалось места для матери. Во время пятнадцатимильной поездки в удобном наемном экипаже, запряженном шестью мулами, у Брута имелась возможность думать о более приятных вещах: его новая жена Порция посиживала с ним рядом.

При единственном свидетеле, вольноотпущеннике Луция Цезаря, главный авгур и flamen Quirinalis поженил их в своем собственном доме. Судя по его спокойному согласию совершить этот обряд, проводить такие неожиданные бракосочетания Луцию Цезарю приходилось отнюдь не впервой. Он связал молодым руки красным кожаным ремешком, потом сказал им, что теперь они муж и жена и, проводив до порога, пожелал счастья. В Риме не было никого, с кем бы ему хотелось поделиться этой поразительной новостью. Но как только счастливая пара ушла, он тут же бросился к столу и принялся составлять письмо кузену Гаю, возвращавшемуся из Испании в Рим.