Падение титана, или Октябрьский конь

— Почем я знаю? — довольно грубо ответил он.

— Кальпурния знает. Разбуди ее.

— Что?

— Разбуди Кальпурнию! Она знает, где он держит деньги.

Говоря это, Антоний открыл ящик письменного стола и стал шарить в нем.

— Антоний, прекрати!

— Я наследник Цезаря, все равно все это будет моим. Какая разница, сейчас или позже я возьму отсюда немного? Меня преследуют кредиторы, я должен найти хоть какие-то деньги, чтобы завтра же заткнуть им рты.

В гневе Пизон был ужасен. Лицо его от природы имело зверское выражение, а оскал дополнительно обнажал ломаные и гнилые клыки. Он схватил Антония за руку, выдернул ее из ящика и задвинул его.

— Я сказал, прекрати! И я не собираюсь будить мою бедную дочь!

— Говорю же тебе, я его наследник!

— А я — душеприказчик! И ты ничего здесь не сделаешь и ничего не возьмешь, пока я не увижу его завещание! — объявил Пизон.

— Хорошо, это можно организовать.

Антоний быстро вернулся в храм, где Квинктилия, старшая весталка, проводила ночное бдение возле тела главного жреца Рима.

— Ты! — рявкнул Антоний, грубо сдернув ее со стула. — Принеси завещание Цезаря!

— Но…

— Я сказал, принеси мне завещание Цезаря, и сейчас же!

— Не смей беспокоить сон Цезаря! — прорычал Пизон.

— На это мне нужно время, — пролепетала испуганная Квинктилия.

— Тогда не трать его понапрасну! Найди завещание и принеси в кабинет. Шевелись, толстая, глупая свинья!

— Антоний! — рявкнул Пизон.

— Он мертв. Ему все равно! — Антоний махнул рукой в сторону Цезаря. — Где его печатка?

— У меня, — просипел Пизон.

Его душил гнев, не давая кричать.

— Отдай мне ее! Я его наследник!

— Нет, пока я не буду в этом уверен.

— У него должны быть ценные бумаги, купчие и все такое, — пробормотал Антоний, роясь в бюро.

— Есть, но не здесь, алчный и глупый осел! Все у банкиров. Он ведь не Брут, чтобы заводить в доме комнаты-сейфы.

Опередив Антония, Пизон сел за стол.

— Молю богов, — холодно сказал он, — чтобы смерть твоя была медленной и ужасной.

Появилась Квинктилия со свитком в руке. Антоний двинулся к ней, но она ловко обогнула его и с удивительным проворством передала свиток Пизону. Пизон взял свиток и поднес его к лампе, проверяя, цела ли печать.

— Спасибо, Квинктилия, — сказал он. — Пожалуйста, попроси Корнелию и Юнию прийти сюда в качестве свидетельниц. Этот неблагодарный настаивает, чтобы завещание Цезаря было вскрыто сейчас.

Три весталки, с головы до ног в белом, встали возле стола. На головах семь накрытых вуалью кругов витой шерсти. Пизон сломал печать и развернул документ.

Он и так умел бегло читать, а тут ему еще помогло обыкновение Цезаря ставить точку над первой буквой каждого слова. Прикрывая рукой текст от пары горящих нетерпением глаз, Пизон быстро просмотрел его. Не говоря ничего, он запрокинул голову и захохотал.

— Что? Что?!

— Ты никакой не наследник Цезаря, дорогой мой Антоний! На самом деле ты тут даже не упомянут! — еле выговорил Пизон, суетясь в поисках носового платка, чтобы вытереть слезы. — Молодец, Цезарь! Ай, молодец!

— Я не верю тебе! Дай сюда!

— Антоний, здесь три весталки, — предупредил Пизон, передавая Антонию свиток. — Не пытайся порвать завещание.

Ухвативший документ дрожащими пальцами Антоний практически ничего не смог в нем прочесть. В глаза сразу бросилось ненавистное имя.

— Гай Октавий? Этот жеманный, чопорный маленький педик? Или это розыгрыш, или Цезарь был не в своем уме. Конечно розыгрыш! Я… я буду протестовать!

— Пожалуйста, попытайся, — сказал Пизон, выхватывая у него завещание.

Он улыбнулся весталкам, тоже весьма довольным тем, что возмездие не заставило себя ждать.

— Это неопровержимо, Антоний, и ты это знаешь. Семь восьмых Гаю Октавию, одну восьмую поделить между… хм… Квинтом Педием, Луцием Пинарием, Децимом Брутом… это не выйдет, он один из убийц… и моей дочерью Кальпурнией.

Пизон откинулся на спинку стула и закрыл глаза. Антоний стремглав кинулся к выходу, но Пизон предпочел этого не заметить. Он, улыбаясь, подсчитывал: «У Цезаря должно быть по меньшей мере пятьдесят тысяч талантов. Одна восьмая — это шесть тысяч двести пятьдесят талантов. Если вычеркнуть Децима Брута, который ничего не может наследовать в результате совершенного преступления, это дает моей Кальпурнии свыше двух тысяч талантов. Ну, ну, ну! Он и ее не забыл, как порядочный муж. Я, разумеется, к этим деньгам не притронусь… без ее согласия, во всяком случае».

Он открыл глаза и обнаружил, что остался один. Весталки ушли, чтобы принять участие в ночном бдении. Положив завещание в складку тоги, он поднялся. Две тысячи талантов! Это делает Кальпурнию богатой наследницей. Как только ее официальный траур закончится (десять месяцев пробегут незаметно), он сможет выдать ее замуж за какого-нибудь достойного человека. Достаточно влиятельного, чтобы помочь его младшему сыну. Рутилия будет очень довольна!

Интересно, однако, что Цезарь не обеспечил будущее своего возможного отпрыска от Кальпурнии. Это значит, либо он знал, что ребенка не будет, либо считал, что если он будет, то не от него. Он слишком много времени проводил за рекой с Клеопатрой. А Гай Октавий теперь — первый в Риме богач.