Падение титана, или Октябрьский конь

Вздрогнув, Педий протянул руки, словно бы ограждаясь от незримой опасности.

— Я не соглашусь на проскрипции, — проговорил он тонким голосом. — Как консул, я выступлю против них.

— Как консул, ты выступишь за них, Квинт. Скажешь хоть слово против — и твое имя будет стоять первым в списке, который Титий вывесит на ростре и на стене Регии. Успокойся, дружище, и хорошенько все взвесь, — мягко добавил Октавиан. — Неужели ты хочешь, чтобы Валерия Мессала осталась без мужа и без дома, а ее дети — без права наследования и без возможности занять свое место в общественной жизни? Это внучатые племянники Цезаря! Подумай о них. Квинт-младший скоро будет участвовать в выборах военных трибунов. А если тебя внесут в списки, мы должны будем указать и на Мессалу Руфа.

Октавиан встал.

— Хорошенько подумай, прежде чем скажешь что-то, кузен, я очень тебя прошу.

Квинт Педий хорошенько подумал в ту ночь. Дождавшись, когда все в доме уснут, он закололся.

Позванный на рассвете Октавиан быстро сообразил, что сказать Валерии Мессале, обезумевшей от горя, и ее брату авгуру.

— Я оповещу всех, что Квинт Педий умер во сне, устав от бремени своих консульских обязанностей и забот. Пожалуйста, поймите, что у меня есть на то причины. Если вам дороги ваши жизни, жизни ваших детей и ваше имущество, говорите всем то же самое. Очень скоро вы все поймете.

Антоний вошел в город с большей помпой, чем Октавиан. Хоть так, раз уж пальму первенства у него украли. На нем были богато украшенные доспехи и плащ из леопардовых шкур, и такая же накидка украшала его нового общественного коня по кличке Милосердие. Сопровождаемый эскортом из германских конников, он был очень доволен приемом. Октавиан прав. Римский народ не хочет военных свар между фракциями. Поэтому и Лепида на третий день тоже встречали как надо.

К концу ноября Октавиан снял с себя обязанности консула, после чего были назначены консулы-суффекты Гай Карринат и Публий Вентидий, два поседевших участника Италийской войны. Как только их утвердили, Публий Титий пошел к плебсу. Сначала он с согласия всех триб узаконил триумвират, потом провел законы о врагах народа, которые практически совпадали с подобными положениями Суллы, от наград за информацию до публично вывешиваемого списка приговоренных. Сто тридцать имен, и первым по просьбе Антония в печальный реестр внесли Марка Туллия Цицерона. Большинство перечисленных были уже мертвы или убежали. Брута и Кассия тоже назвали. Причина проскрипций — сочувствие освободителям.

Первый и второй классы, пойманные врасплох, запаниковали, чему очень способствовали арест и казнь плебейского трибуна Сальвия, как только собрание комиций закончилось. Головы жертв не выставляли, их просто бросали вместе с телами в известковые ямы некрополя на Эсквилинском поле. Октавиан убедил Антония, что к террору отнесутся терпимее, если не будет видимых напоминаний о нем. Единственное исключение сделают для головы Цицерона, если его, конечно, найдут.

Лепид внес в список своего брата Павла, Антоний — своего дядю Луция Цезаря и кузенов Октавиана, хотя никто из них не был казнен. Но договоренности насчет тестя Поллиона и брата Планка, претора, не было, и обоих убили. Три других претора, занесенные в списки, тоже умерли, как и плебейский трибун Публий Аппулей, не столь счастливый, как Гай Каска, сумевший с братом бежать на восток. Старый легат Ватиния, стойкий Квинт Корнифиций, тоже был казнен.

Аттика и банкиров лично проинформировали, что с ними ничего не случится, поэтому наличные не исчезли из оборота, как это обычно бывало в смутные времена. Казна, в которой, кроме драгоценного золота и десяти тысяч талантов серебра, ничего не имелось, стала медленно наполняться. В нее стекались конфискованные накопления изменников, а также выручка от повсеместно проводимых аукционов. Скоренько продали имущество Луция Цезаря, нескольких Аппулеев, Павла Эмилия Лепида, двух братьев-убийц Цецилиев, почтенного консуляра Марка Теренция Варрона, известного богача Гая Луцилия Гирра и сотни других людей, признанных нелояльными к власти.

Но погибали не все. Квинт Фуфий Кален спрятал у себя старого Варрона и не позволил проскрипционной комиссии, работавшей, как и во времена Суллы, с бюрократической неспешностью, забрать его у себя, пока не повидался с Антонием и не выговорил ему жизнь. Луцилий Гирр убежал из страны со своими рабами и клиентами и пробился к морю, а город Калы в Северной Кампании закрыл ворота и отказался выдать брата Публия Ситтия. Был в списке и любимец Катона Марк Фавоний, но и ему удалось бежать из Италии, подобно другим. При условии, что деньги оставались на месте, триумвиры мало интересовались судьбами их владельцев.