Падение титана, или Октябрьский конь

Секст смотрел на Катона, стараясь подавить смех. Верхом на осле тот выглядел очень комично. Ноги у него были такие длинные, что казалось, будто он тащит осла меж ними, а не едет на нем.

Сексту Катон мог казаться смешным, но когда через четыре часа он вернулся, в глазах трех сопровождавших его местных жителей светился благоговейный восторг. «Мы и вправду достигли цивилизованных мест, если тут слышали о Марке Порции Катоне».

— Я обо всем разузнал, — объявил он Сексту и сошел с осла так, словно перешагнул через низкий забор. — Это Аристодем, Фазан и Фокий. Они будут нашими агентами в Большом Лептисе. А в двадцати милях отсюда, Секст, я приобрел стадо годовалых овец. Мясо, конечно, но, по крайней мере, другого рода. Мы с тобой отправляемся в Лептис, так что пакуй свои вещи.

Они миновали селение Мизурата и пришли в город с двадцатитысячным населением в основном греческого происхождения. Большой Лептис. Урожай пшеницы был весь собран, и урожай хороший. Когда Катон показал серебряные монеты, ему продали достаточно мер зерна, чтобы его люди опять получили хлеб, и достаточно масла, чтобы было куда его макать.

— Всего шестьсот миль до Тапса и еще сто — до Утики. Из них только двести безводных миль между Сабратой и озером Тритон, которое уже в нашей провинции.

Катон разломил свежий хрустящий хлеб.

— По крайней мере, пройдя Фазанию, Секст, я твердо знаю, сколько нам понадобится воды на последнем отрезке пустыни. Мы сможем нагрузить несколько ослов зерном, снимать с повозок мельницы и печь свой хлеб. Когда есть топливо, почему бы его не печь? Это ли не прекрасно?

«Стоик до мозга костей, любящий один хлеб, — подумал Секст. — Но он прав. Триполитана — прекрасное место».

Хотя сезон винограда и персиков закончился, местные жители сушили их. Получался изюм, который можно было жевать, забрасывая в рот горстями, и жесткие кусочки персика, которые можно было сосать. Сельдерей, лук, капуста, латук в изобилии росли в диком виде благодаря семенам, разлетающимся с огородов.

Женщины, дети и мужчины Триполитаны носили штаны из плотной шерстяной ткани и кожаные гетры, защищаясь таким образом от змей, скорпионов и громадных пауков, известных здесь под названием «тетрагнаты». Почти все занимались сельским хозяйством — пшеница, оливки, фрукты, вино, — а также держали овец и крупный скот на общей земле, которая считалась слишком бедной и непригодной для выращивания чего бы то ни было. В Лептисе имелись свои дельцы и купцы плюс неизбежный контингент пронырливых римских агентов, вечно разнюхивающих, где можно быстро заработать лишний сестерций. Но ощущение было такое, что они приехали сюда, чтобы жить, а не торговать.

От берега уходило низкое плато — начало пустыни в три тысячи миль, растянувшейся на восток, запад и дальше на юг, но насколько, никто не знал. Гараманты ездили по ней на верблюдах, пасли овец и коз, жили в палатках для защиты не от дождя — там дождя не бывало, — а от песка. Сильный ветер гнал песок с такой силой, что можно было в нем задохнуться.

Намного более уверенные в себе, чем восемьсот миль назад, десять тысяч покинули Лептис в хорошем настроении.

Понадобилось лишь девятнадцать дней, чтобы преодолеть двести миль по пересохшей соленой равнине. Отсутствие топлива не позволяло печь хлеб, но Катон приобрел коров, а также овец, чтобы разнообразить мясную диету. «Все, никаких коз! Если я больше никогда в жизни не увижу козы, я буду счастлив». То же самое чувствовали и его люди, особенно Луций Гратидий, в чьи обязанности входило следить за козами.

Озеро Тритон служило неофициальной границей римской провинции Африка. Но люди были разочарованы, потому что вода в озере оказалась горькой от окиси натрия — вещества, родственного соли. Поскольку в море, восточнее озера, водились улитки-багрянки, на берегу озера была построена фабрика для изготовления пурпурной краски. За ней громоздились дурно пахнувшие кучи пустых раковин и гниющих останков их обитателей. Пурпурную краску извлекали из небольшого отверстия в теле улитки, а остальное выкидывали.

От озера начиналась римская дорога, мощеная, в хорошем состоянии. Смеясь и болтая, десять тысяч постарались как можно быстрее пройти мимо вонючей фабрики. Они были рады этой дороге. Где дорога, там Рим.

На подходе к Тапсу умер Афенодор Кордилион, и так внезапно, что Катон, будучи где-то в другом месте, не успел проститься с ним. Плача, он проследил, чтобы из топляка сложили приличествующий погребальный костер, совершил возлияние Зевсу, положил Афенодору в рот монету для Харона, паромщика, который перевезет его в царство мертвых. После окончания ритуала он снова пошел во главе людской массы. «Нас уже совсем мало. Ушли Катулл, Бибул, Агенобарб, а теперь вот дорогой Афенодор Кордилион. Сколько же дней осталось мне? Если Цезарю уготовано править миром, то, вероятно, немного».