Падение в неизбежность

– Два месяца он радостный ходил. Женой меня называл! Так и говорил: «Я тебя считаю своей женой, и другой у меня никогда не будет». У Верочки две няньки, посменно работают. Что-то там случилось, одна вроде уволилась срочно по семейным обстоятельствам, а вторая, как назло, заболела. Дочка звонит: «Приезжай прямо сейчас, поживёшь у меня, пока нянька не поправится или другую не найду». Не могла Вере отказать. Самой так не хочется Османа одного оставлять. Целую неделю с внуками провозилась. Осману звоню. «Всё хорошо, – заверяет, – не волнуйся, скучаю». Вернулась домой без звонка. Не специально, ничего в мыслях не было. Меня Верочка не к вечеру, а с утра отпустила. «Езжай домой, – говорит, – устала совсем». Внук тогда вирус подцепил – с температурой высокой да с соплями. Следом и внучка заболела. Не спала там толком. Через неделю нянька на работу вышла, и новая пробуется. Народу в квартире полно. Зять приходит с работы – недоволен. А я и рада-радёшенька, что отпускают. Проснулась и понеслась домой. Счастливая влетаю в комнату, а там Осман с какой-то девкой молодой спит, и оба голые. Я думала, сейчас у меня с сердцем что-нибудь случится. Нет, выдержало. Он мне зло на дверь указывает: «Выйди! На кухне подожди!» А мне с места не двинуться. Стою, как парализованная. Он ещё громче, чуть ли не кричит: «Выйди! Что сказал!» Так грубо… И очень унизительно перед этой девкой молодой стало. Выскочила я из комнаты, в горле спазм, не дышу, а свищу и только бога молю никого из соседей не встретить. Страшно очень! Врагу не пожелаю. Я потом, когда он девицу выпроводил, в слёзы ударилась, упрекать начала. Он даже слышать ничего не захотел, собрался и ушёл куда-то. Поздно вернулся, злющий. Мне сказал, чтобы раскладушку себе купила, а то на полу спать буду. Ну долго всё рассказывать… Выгнал он меня в итоге – вещи собрал и выбросил за порог. Сказал: «Иди куда хочешь. Если что из квартиры забрать изволишь, звони – мне чужого не надо!» Смешно, правда? Я ему телефон обрывала, что только не говорила, как только не убеждала пустить меня назад! Он – нет и всё, и не звони больше никогда… Правда, старой и старухой никогда не назвал. До сих пор не пойму почему. Это же для любой бабы самое болезное. Мне податься некуда было, кроме как к дочери. Поехала к ней с вещами и с мордой зарёванной. Вера чуть с ума не сошла, испугалась, что муж о ней подумает, коли у неё мамаша такая распрекрасная. Орать начала, слова обидные говорить. Повторять не хочу, язык не поворачивается. Кричала, что сначала в нотариальную поедем, доверенность от меня получать, а потом и в полицию – заяву на Османа писать. Я наотрез отказалась. Добровольно я комнату на него переписала. Сама дурой оказалась, сама и страдать буду. «Тогда убирайся, – говорит, – с глаз долой, чтобы я тебя не видела. Надумаешь судить этого мошенника, тогда и приходи». Я не пришла и вот уже полгода слоняюсь с вещами по городу. Попривыкла к такой жизни, – Катерина Михайловна улыбнулась.

Она ещё что-то рассказывала, Ольга в себя прийти не может, как не слышит ничего толком.

– Что стоишь как окаменевшая? Не переживай. Нормально всё. С массажем-то у нас сегодня не сложилось. Ну и ладно. Послезавтра приду. Выговорилась, и на душе светлей. Вот такая история, Оленька.

Екатерина Михайловна ушла, а Ольге выть хочется, и луноликая на языке вертится. Думает, сопоставляет, сходство с Гази ищет: «Другой он, не такой и работает много, доказывает, что достоин уважения. Или играет так умело и тоже что-то затеял? Женой называть сразу стал, как тот Осман… Что-то здесь не так! Катерина ведь ничего вблизи себя не видела, доверяла безоглядно, а со стороны всё так горько и комично, и только жалость огромную вызывает. Что, если и я так же смешно смотрюсь?»