И это совершенно естественно. В общем ряду превращений или замещений различных комплексов опыта, активно-организаторская и пассивно-исполнительская деятельность выступают, подобно всем прочим живым и мертвым активностям, как
Мы знаем, что в авторитарной причинности отношение причины и следствия имело большую или меньшую окраску произвола: причина как бы произвольно, подобно акту властной воли, вызывает свое следствие. В метафизической причинности эпохи товарного производства место прежней занимает противоположная ей окраска принудительности — «необходимости». Оттого буржуазная философия, совмещающая в разных пропорциях тот и другой тип мышления, целые века бьется — безысходно и безнадежно — над противоречием «свободы и необходимости» т. е. этих двух концепций причинности. Для коллективизма, товарищески-пролетарского способа познания, невозможны ни окраска произвола, ни окраска принудительности: чувство «произвола» исключается технической закономерностью превращения причины в следствие, чувство «принудительности» — тем, что причина является
Марксисты часто пользуются гегельянской формулой «примирения» свободы и необходимости: «свобода есть познанная необходимость». Действительного примирения в этой формуле нет, а есть только смутный намек на него. Познать «необходимость» безысходную, роковую, вовсе не значит стать свободным; и потому для индивидуалиста, стоящего на точке зрения личного «я», не может быть никакого действительного освобождения в обществе, где социальная стихийность всецело господствует над судьбой этого «я». Настоящее разрешение «проклятого вопроса» старой философии о необходимости и свободе достигается вообще не в познании, взятом отдельно, а
Здесь же находит свое разрешение и другая, фатальная для всей буржуазной философии, противоположность «бытия» и «сознания», или «бытия и мышления», как ее формулируют философы-индивидуалисты, систематически смешивающие социально-идеологический процесс мышления с личным сознанием отдельного человека.
Абстрактное «бытие», самое пустое, самое бессодержательное понятие всей философии, скрывало в своей мертвенно-серой оболочке всю стихийность мира и жизни, все грозные силы природы внешней и социальной, тяготеющие над судьбою человека. А «мышление», это был тот маленький и непрочный, но единственно-драгоценный для индивидуалиста комплекс его переживаний, которому угрожали все стихии, все внешние силы. В «бытии» не было живого смысла, в «мышлении» — реальной силы; и из этой абсолютной несоизмеримости — никакого действительного выхода; а выходы фиктивные, — на пути религиозных фантазий или схоластических самообольщений, не могли, конечно, дать настоящего и устойчивого удовлетворения. Противоречие идеологическое было неразрешимо, потому что за ним скрывалось противоречие практическое, которого вообще посредством слов и мыслей, посредством догматов и рассуждений разрешить невозможно; а возможно только посредством практического же изменения самой жизни.
Это изменение и заключается в сплочении товарищеского коллектива, побеждающего природу в своем