Падшая

– Это моя страна, мы нормально уже живем, получше многих, вас-то точно! – не выдержал БабУшка. – Правильно вас бандеровцами называют, фашисты и есть, – выпалил он багровея. – Ты о себе обещала все рассказать, так рассказывай, нечего мне тут лапшу в уши запихивать!

Расплакалась она как ребенок, видимо, выдержка не железная:

– Олежка, ты о жизни по роликам смонтированным и историям придуманным судить пытаешься? Две войны прошел… Кто знает, куда вас вирус имперности и величия в следующий раз заведет: соседей подмять или Антарктиду от пингвинов зачистить? Тебя на крюк повесили за то, что злодеев убивать отказался – это правда! Пытали ни за что, а ты, как дите малое, телеку веришь. Шо ты здесь поимеешь, кроме головной боли и бессонницы? Тебе титановой пластины в наивной голове мало, хочешь еще пулю в ненавоевавшуюся попу? – пристально взглянула ему в глаза.

– Ты к чему ведешь? – оторопел он.

– Время собирать чемоданы, – Мария крепко сжала его ладони.

– Чего? – вырвал он руки. – Куда я поеду? Хожу через раз, да и что я там делать буду? Забудь, и не поминай отъезд всуе.

Сошлись в одном – другой не прав.

На том и остановились: она при своих недалеких убеждениях, БабУшка – при своих, единственно правильных.

Глава 16. Разрыв.

Следующие два месяца жили как шпионы: Мария за продуктами в парике и в очках на пол-лица, никаких звонков и гуляний на свежем воздухе. Афганец играл в мумию: перемотанную тряпками, молчаливую и злую. Ходил, тапками по полу шаркал, кровью писал и харкал красным.

Сгинуть могли в любой момент.

Выхаживала она его как дите малое, но про отъезд как заведенная, не переставая – зудит и зудит, как швейная машинка.

Надоело.

Однажды утром он проснулся от взгляда.

Мария сидит напротив, молчит, глаза волчицы. Обреченные.

– Случилось что? – спросонья не разобрал Олег.

– Нам здесь жить не дадут. Рано или поздно найдут, и тогда, сам знаешь… Надо решать сейчас.

– Зачем мне ваши комедии? Куда я отсюда? Здесь родился, здесь и… Кому я там нужен на? – недовольно бурчал военспец.

– Здесь родился, здесь и спился? Кому ты здесь, кроме бандюков нужен? Долго себя обманывать будешь, Олежка? Взрослый, а наивный как майский жук.

– Куда мне срываться? Что я там делать буду, мыкаться как не родной? Я америкосов терпеть не могу, на кой черт они мне сдались? Разнылась, достала уже. Не можешь жить здесь, живи, где хочешь, что ты мне нутро крутишь? – психанул он.

Маришка оцепенела.

Через затянувшееся молчание погасшим голосом подвела итог:

– Вот, значит, как? Живи, где хочешь? Так все закончилось у нас? Жаль… Нет сил дальше так жить, и не буду… Не могу больше. Хочу с тобой всегда быть, и с первого взгляда хотела, но знаю, чем дело кончится… Люблю тебя, Олежек, казалось, больше жизни люблю. Твой мир не будет больше полон без меня, а мой – без тебя. Но здесь жить у нас не получится. И за маму и за братика мне волноваться надо, не выживут они без меня. Прости.

Собрала сумку, парик надела, очки, и в слезах ушла.

Куда?

Черт ее знает.

Олег обалдел от такого поворота, но не в первый раз бабы уходят.

Ничегошеньки в жизни не понимает. Истеричка и дура набитая.

Западэнка. Националистка и фашистка.

Ушла и ушла. Мало ли баб до нее было и после появится.

Думал, так… Не надолго

Но в голосе у нее было столько боли… И плакала нехорошо. Горько…

Как мама, когда он мальцом, до глубины души по глупости ее обижал.

Глава 17. Берег четырех стихий.

Густой ночью.

На вечнозеленом острове, царила зимняя тьма разбавляемая лишь искрами звезд, да отблесками костра на берегу.

Перекрикивались дикими голосами гавайские джунгли и продолжали тихую беседу два странника.

О смысле жизни и цели появления на свет. Зачем все и для чего?

Многое можно обсудить ночью на затерянном в океане острове.

БабУшка кинул полено в уснувший костер. Подернутые седым пеплом угли облизнули языками пламени пищу и радостно вернулись к жизни.

Его рано поседевший приятель посмотрел сквозь Абсент на пламя:

– И жизнь кажется светлой и полной радости. Об этом и мечтал. Только миг отделяет тебя от бытия и небытия. Один шаг, один миг. И никогда не знаешь, где и когда. Со счастьем – та же история. Так она навсегда ушла? – вернулся он к прерванному разговору.

– Навсегда, – кивнул Олег. – А меня, после Маришкиного ухода, уже ничто не волновало. Перегорел как пепел. На все закрывал глаза, жил обрывками прошлого. Ходячий труп: ходишь, видишь и говоришь, а уже не живой. Зомби, а не человек, – тяжело вздохнул он и крепко затянулся. – Дурак… Ох, и дурак… – Знаешь, когда девочка моя ушла, я о многом задумался. Права она была, хоть и школьница вчерашняя, а мудрей взрослого мужика оказалась. Вот и размышлял я после: зачем, и чего от жизни хочу. Понял, что ничего уже.

– Отпусти. Когда это было? – прервал воспоминания товарищ.