Падшая женщина

Лето заканчивалось. Мэри не доставляла матери никаких неприятностей. Когда Уильям Дигот выходил из своей обычной дремоты и делал падчерице замечание или что-нибудь велел, она, не огрызаясь, молча выполняла то, что требовалось. В сентябре молодой король широко отпраздновал свою свадьбу, а через две недели было устроено еще более пышное торжество по поводу коронации, но Мэри даже не просилась пойти посмотреть на фейерверк. Она не жаловалась на скудную еду, даже когда в октябре выдалась особенно тяжелая неделя. Тогда целая стопка простеганных лоскутов упала в очаг и загорелась, и Сьюзан Дигот закричала так громко, что ее слышали все соседи. Ей пришлось возместить хозяину все убытки. Иногда Мэри говорила, что не хочет есть, и отдавала половину своего хлеба маленькому Билли. По утрам она торопилась в школу. Вывески питейных заведений скрипели и раскачивались над головой, заслоняя и без того скудный свет. Мэри не поднимала глаз от парты и послушно повторяла стихи, как будто это была благая весть.

Тратить время — преступленье.

Ее голос, самый звучный и глубокий из всех, перекрывал остальные.

Пламя ада — вот грешникам награда.

Однажды, после проповеди, которую читал навещавший школу священник, Мэри Сондерс обнаружили у вешалок с одеждой. Она плакала. Когда директриса спросила ее, в чем дело, она сказала, что потеряла еще одну пуговицу на платье.

Первый раз в жизни она попробовала молиться. «Господи, — шептала она, уткнувшись в подушку. — Господи». Она напряженно вслушивалась в тишину, но ответа не было.

Однажды вечером в октябре Мэри вернулась домой и тут же получила удар в глаз от отчима.

Она упала на пыльный пол. Самым странным было то, что Сьюзан Дигот не работала. Шитье неаккуратной кучей валялось на стуле. У нее было чудное, какое-то перевернутое лицо. В руке она сжимала клочок бумаги; он дрожал, как будто от сильного сквозняка. Младший брат Мэри, голодный, хныкал в углу. Мать поднесла бумагу к глазам и вслух прочитала:

— Твоя дочь…

Ее голос оборвался, и она уронила записку к ногам Мэри.

Боясь дотронуться до нее, Мэри скосила глаза и прочитала неровные строчки вверх ногами.

Твоя доч шлюха. Пасматри на ее жывот.

Все кончено. Мэри твердила это себе снова и снова, пока слова не приобрели смысл. Пока она не поняла, что эти пять месяцев она не то подозревала, не то отрицала очевидное.

Мать нагнулась и подняла ее на ноги. Они были одного роста. Мать обтянула просторное серое школьное платье Мэри вокруг ее живота. Как странно смотрелась эта аккуратная небольшая выпуклость на стройном девичьем теле… если не приглядываться специально, заметить ее под свободным платьем было невозможно. Сьюзан ахнула.

— Так это правда, дьявол ее забери, — протянул Уильям.

— Молоко! — завопил Билли.

На платье Сьюзан впереди темнели два мокрых пятна.

Уильям Дигот подвинулся ближе. В нос Мэри ударила угольная вонь.

— С кем ты путалась?

Она не могла выдавить из себя ни слова.

— Кто это был, шлюшка? — Чуть ли не первый раз в жизни он выглядел полностью проснувшимся. Он сжал кулаки, но Сьюзан быстро скользнула между мужем и дочерью и обхватила Мэри руками.

Мэри вдруг показалось, что все еще может быть хорошо.

— Почему? — прошептала мать ей в волосы, почти нежно. Ее влажный корсаж упирался Мэри в плечо. — Почему?

Мэри попыталась вспомнить. Мысли в ее голове были вязкими и густыми, как грязь.

— У него был нож? — с надеждой прошептала мать.

Мэри покачала головой. Ни одна лживая мысль не приходила ей на ум.

— Лента, — хрипло сказала она, касаясь губами нежной, шелковистой кожи на шее матери.

Сьюзан чуть отодвинулась и повернулась к ней ухом.

— Что?

— Лента, — повторила Мэри и замолчала. — У него была красная лента, — еле слышно добавила она. — А я ее очень хотела.

В ту ночь Мэри узнала, что все ее имущество, все, чем она владела в этом мире, умещалось в одну-единственную шаль. Мать сложила туда все ее рубашки и нижние юбки с таким остервенением, будто месила тесто. Костяшки на ее пальцах побелели; на Мэри она даже не смотрела. Уильям Дигот закатился в пивную, а маленького Билли отправили в кровать с горбушкой хлеба. Собирая вещи Мэри, Сьюзан не переставала говорить. Она как будто боялась, что если замолчит хоть на миг, то ее решимость ослабеет.

— Мы живем всего один раз, Мэри Сондерс. И ты только что выбросила свою жизнь на помойку.

— Но…

— Ты не могла довольствоваться своей долей, как все остальные, не так ли? Я ведь старалась воспитать тебя как следует, вложила столько труда, а ты продала себя за самую что ни на есть низкую цену! За ленту! — Она выплюнула это слово, как название богомерзкого греха. — За жалкий, грязный клочок роскоши. Вот, значит, чего ты стоишь! Вот какую ты назначила себе цену!

— Прости, — всхлипнула Мэри, и в это мгновение она говорила правду. Она сожалела о том, что произошло, и отдала бы все на свете, только бы перевести время назад и вернуться в детство.