Падшая женщина

Если бы Мэри была одна, в конце концов она сумела бы за что-то уцепиться — в этом она была уверена. Продавала бы всякую рухлядь, старые газеты, использованную чайную заварку — на помойках и в сточных канавах можно было найти кое-что полезное. Будь она сама по себе, она научилась бы жить на полпенни и носить простую одежду круглый год. Она готова была делать что угодно, только бы не сбылось предсказание матери, что она окончит свои дни в работном доме.

Но она была не одна. Рядом с ней была Куколка — Куколка, которая щеголяла в шелках и смеялась над любым честным ремеслом. Под ее руководством Мэри попробовала ром с Барбадоса, французское вино, лимоны из Португалии и ананас — такой сладкий, что у нее чуть не взорвалась голова.

— Это из оранжереи на Пэддингтон-Уэй, — сообщила Куколка. — А знаешь, на чем он вырос?

— На чем?

— На нашем дерьме! — Куколка зашлась от смеха. — Клянусь богом, они покупают свежее дерьмо со всего Лондона у золотарей и выращивают на нем ананасы!

Куколка приносила с собой джин, и веселье, и разнообразие, и бодрящее ощущение неизвестности — кто знает, что готовит им этот день? Мэри словно лишилась способности принимать решения; будущее ускользало из ее рук.

Кроме того, было и еще кое-что: ее живот. Мэри ощупывала его каждое утро и, несмотря на все свои надежды, вынуждена была в конце концов посмотреть правде в глаза. Он нисколько не уменьшился. То, что росло внутри ее, сумело пережить и солдат, и канаву, и даже лихорадку. С каждой неделей оно становилось все больше. Ночью, повернувшись спиной к Куколке, Мэри обхватывала себя руками и изо всех сил сжимала живот до тех пор, пока ей не начинало казаться, что он сейчас лопнет.

Однажды торговка рыбой, которую Мэри расспрашивала о том, как продавать устрицы, окинула ее корсаж опытным взглядом и заметила:

— Что ж, ты всегда сможешь наняться в кормилицы, если твой собственный не выживет.

Пораженная, Мэри не нашлась что ответить. Она молча развернулась и поплелась домой.

Нужно было рассказать обо всем Куколке. Мэри только собиралась дождаться подходящего момента и подыскать подходящие слова. Но Куколка всегда понимала все и без слов.

— Пора тебе избавиться от этого, — заявила она как-то раз, ввалившись в их темный чулан. Напрямую, без всяких околичностей.

Мэри, не моргая, уставилась ей в глаза. Ее руки, как обычно, были скрещены на животе.

— Ты хочешь сказать…

— Бож-же ты мой, да неужели они вообще ничему вас не учат в этих школах?

Мэри посмотрела на выпирающую из-под платья округлость.

Куколка бухнулась на продавленный соломенный матрас и глубоко вздохнула. Запах ее дыхания напоминал пожар в кабаке.

— Да ладно, не унывай, — зевнула она. — Это просто здравый смысл, забери меня дьявол, если я не права. Не хочешь же ты сказать, что будешь рожать?

Все знания Мэри о родах ограничивались тем днем, когда родился ее младший брат Уильям. На целый день ее заперли в другой комнате, и она запомнила только тяжелое дыхание, стоны и простыни с пятнами, развешанные на комоде для просушки. И Уильяма Дигота, который напился вдребезги и орал: «Мальчик! Мальчик! Теперь мы настоящая семья!»

— Как бы там ни было, а он все равно родится с триппером, — добавила Куколка. — Об этом ты подумала?

На глаза Мэри навернулись слезы ужаса, но она несколько раз с силой моргнула и сумела их прогнать. Этого она не знала. Она представила себе ребенка, прокладывающего себе путь у нее между ног, зараженного кошмарной болезнью еще до того, как он сделает свой первый вдох, и к ее горлу подкатила тошнота.

— Скажи мне… скажи мне, как это остановить, — быстро проговорила она.

Куколка снова зевнула, еще шире, и приподнялась на локте.

— Так. Ну что ж, для волчьих ягод уже слишком поздно… хотя я знала рецепт одного отвара из тамариска, который мог бы помочь… Сядь, — приказала она.

Мэри села. Живот выпирал приличной горкой; она уже не старалась его втягивать. Они обе уставились на него.

— Когда ты его заполучила? В июле? Августе?

— В мае.

Куколка подсчитала на пальцах и прищелкнула языком.

— Шесть месяцев! Ты такая худенькая, никогда бы не подумала, что у тебя уже такой срок. Ну… придется тебе сходить к Ма Слэттери. Другого выхода нет. Но она берет целую крону за услуги.

— У меня нет кроны. — Мэри облизнула пересохшие губы. — У меня нет…

— Я знаю, — перебила Куколка. — Но не говори мне, что ты не знаешь, как ее можно заработать.

Мэри отвернулась.

— Слушай, — жестко сказала Куколка. — Если ты собираешься лежать здесь целую вечность…

— Не собираюсь. И я премного благодарна тебе…

— Мне не нужна твоя благодарность. И кроме того, ею за комнату не заплатишь.

Повисла напряженная тишина.

— Может быть, у тебя что-нибудь есть? — тихо спросила Куколка. — Что-то, что можно заложить? Друзья, о которых ты мне не говорила?

— Нет.

— Тогда используй то, что у тебя есть, вот что я скажу. Торопись это продать, пока ты еще молода и на тебя есть спрос.

Голова Мэри раскачивалась из стороны в сторону, как маятник, — сама по себе.

— Я не могу, — выговорила она. — Мне плохо от одной только мысли об этом.