Падшее Просвещение. Тень эпохи

Ньютон проводил бесконечные часы за изучением поэтажного плана Храма Царя Соломона в Иерусалиме (попутно осваивая иврит, чтобы разбирать подлинные тексты) будучи убежден, что в нем содержится математический ключ к определению даты второго пришествия Христа и конца света. С не меньшим рвением он относился к алхимии. В 1936 году экономист Джон Мейнард Кейнс купил на аукционе саквояж с бумагами Ньютона и, к своему удивлению, обнаружил, что в подавляющем большинстве они относились не к оптике или движениям планет, а свидетельствовали о целеустремленных поисках способа превращения обычных цветных металлов в драгоценные. При химическом анализе пряди волос Ньютона в 1970 году была обнаружена ртуть – элемент, представлявший интерес для алхимиков, шляпных мастеров, изготовителей барометров и, пожалуй, больше ни для кого, – причем концентрация ртути раз в сорок превышала естественный уровень. Поэтому не слишком удивительно, что по утрам он забывал встать с постели.

Еще один человек нового типа, Рене Декарт (1596–1650 гг.), питал намного больше веры в способность разума постичь Бога. Он утверждал, что добиться необходимой уверенности в Его существовании можно силой одного лишь рассудка.

Декартово обоснование существования Бога тоже включало субъективность, хотя и иного рода. Декарт стремился доказать несостоятельность скептицизма французского эссеиста Мишеля Монтеня (1533–1592 гг.), который вообще отрицал несомненность и даже правдоподобность чего бы то ни было. Математик и убежденный католик, Декарт считал своей миссией создание нового эмпирического рационализма, который должен противодействовать подобному скепсису. Декарт предположил, что доводов разума вполне достаточно, чтобы внушить людям религиозные и нравственные истины, в которых мыслитель видел основу цивилизованности. В вере нет ничего такого, что нельзя было бы подтвердить рациональным путем.

Далее Декарт утверждал, что Бог познается с большей легкостью и достоверностью (facilius et certius), чем что-либо прочее. Пользуясь эмпирическим методом своей универсальной математики, которая логично и последовательно восходила к простейшим, первичным принципам, Декарт попытался построить столь же безупречное аналитическое доказательство существования Бога.

В результате, сидя однажды в размышлениях у камина, Декарт нащупал свою знаменитую максиму: «Мыслю, следовательно, существую» (Cogito, ergo sum). Как и блаженный Августин, Декарт – спустя двенадцать веков – нашел обоснование Бога в человеческом сознании: ведь даже сомнения доказывают существование сомневающегося! Что касается внешнего мира, то там мы ни в чем не можем быть уверены; единственное, что несомненно, – это наши собственные переживания. Потом эта мысль будем по-новому проинтерпретирована И. Кантом в его учении о «вещи в себе», об «антиномиях» и «категорическом императиве». Но это будет уже закат Просвещения, когда скептицизм коснется и самой якобы объективной рациональности.

Декарт с неизменной осмотрительностью покорялся канонам католической церкви, считал себя ортодоксальным христианином и не видел противоречий между верой и рассудком. В «Рассуждениях о методе» он доказывал, что существует система мысли, позволяющая человеку познать все истины без исключения. От разума ничто не скроется.

Необходимо – как и в любой другой дисциплине – только одно: правильно применять метод, и тогда люди смогут составить надежный свод знаний, который избавит от невежества и сомнений.

Что же касается третьего авторитета, принявшего участие в открытии дифференциального исчисления, Лейбница, которым так восхищался молодой Вольтер, то он известен своим знаменитым трактатом «Теодицея», или «Опыт теодицеи о благости Бога, свободе человека и происхождении зла» (1710), где он защищал идею справедливости Бога, несмотря на существование зла.

Из всего сказанного можно сделать следующий вывод: три непререкаемых авторитета европейского рационализма, чьи идеи и легли в основу философии Просвещения, так или иначе пытались доказать существование Божье, опираясь на теологию Средневековья: Августин, Ансельм Кентерберийский, Роджер Бэкон и др. Вот такая получалась научная парадигма. Но не будем забывать, что еще Тертуллиан сказал: «Верую, ибо абсурдно». Эта коннотация абсурда как еще одно проявление теневой стороны мысли Просвещения и легла в основу того рационализма, которым так гордились философы эпохи века Разума. Получалось, что Разум идет бок о бок с Абсурдом.

Просвещение было во многом обусловлено и промышленной революцией, а не только философией рациональности и ньютоно-картезианской научной парадигмой, той революцией, которая имела место в Англии. Но вот в результате промышленной революции возникает абсолютно новое техническое общество. А что же представляло собой это новое техническое общество?