Падшие люди

– Возьмите и меня с собой! Я боюсь оставаться здесь. Меня арестуют и приговорят к смертной казни, я точно знаю. – Решимость моя растаяла без следа. Воспоминания о том, что произошло в этом доме, разом нахлынули на меня, и я испугалась, что выжить мне не удастся. Я заплакала.

– Сюзанна, вы справитесь. Нервы у вас крепкие. Из вас получился бы блестящий хирург, куда лучше, чем ваш супруг. Я видел мужчин, которые теряли сознание и при менее жутких обстоятельствах, чем те, в которых вы оказалась сегодня. Продержитесь еще немного, помните про наш план и не сдавайтесь. Вы почти у заветной цели.

– Не могу! У меня не получится. Если останусь одна, я за себя не ручаюсь. Вдруг позабуду свою историю, проявлю слабость. Что, если меня будут допрашивать снова и снова и я начну путаться в показаниях?

Доктор Шивершев привлек меня к себе, и я зарылась лицом в его пальто, так что дыхание сперло. На мгновение он обволок меня своим теплом, и это было чудесно. Я уже забыла, как восхитительно себя чувствуешь, когда есть на кого опереться, хотя бы на несколько секунд.

– Так, теперь запомните, – произнес доктор Шивершев, шершавым небритым подбородком корябая мой висок, – главное – не поддаваться панике.

– Что? – от этих слов у меня бешено забилось сердце. То же самое он сказал Томасу перед тем, как задушить его. Что это значит?

Я стала вырываться из его объятий, но освободиться не смогла.

Он сам отпустил меня, но потом, положив ладонь мне на грудь, пришпилил к стене в холле. Из меня вышибло дух. Сверкнуло лезвие, но мой взгляд не поспевал за ним. Я ничего не успела предпринять, чтобы защититься. Только поняла, что сейчас будет больно. Шею будто огнем опалило, когда металл рассек тонкую кожу.

Я невольно раскрыла рот, но не вскрикнула. Руки сами собой взметнулись к шее. Я ощутила тепло собственной крови, хлынувшей из меня. Из глаз потекли слезы. Но я не поддалась панике. Доктор Шивершев использовал меня. Выдал мою идею за свою, чтобы освободить Мэри, а я теперь умру.

Он держал меня за плечи, пока я сползала по стене. Наверно, так вот и Потрошитель опускал на землю свои жертвы перед тем, как искромсать их тела. Ладонью обхватив мою голову за затылок, он положил меня на пол.

Нож он начисто вытер о мою юбку и убрал его за пояс. Потом вытащил флакон с водянистой кровью и его содержимым облил меня и пол вокруг. Я лежала в луже крови, смешанной с водой, и своей собственной. Доктор Шивершев заключил мое лицо в ладони и поцеловал меня в губы.

– Желаю удачи, – сказал он и покинул дом через парадный вход.

38

Меня окружали руки пришедших на мое погребение: бабушкины, Мейбл, миссис Уиггс и всех жертв Джека от Марты Табрэм до Кэтрин Эддоуз. В действительности эти руки принадлежали медсестрам, которые прижимали меня к койке, веля успокоиться. В палату вплыл силуэт в черном одеянии с белой шапочкой. Это была матрона Лакс. С ее появлением я почувствовала, что теперь могу перестать сопротивляться, и провалилась в забытье. А может, еще и оттого, что мне вкололи снотворное.

Очнулась я с ощущением, что внутри у меня все тонко, как бумага, и лишено всякой влаги. Я попыталась опробовать свой голос, но лишь кашлянула, что причинило адскую боль. При малейшем движении или напряжении мышц шеи швы натягивались, раздражая воспаленную кожу. Я просунула пальцы под повязку и нащупала безобразные выступы на горле. Одно это вызывало у меня панику. Теперь я чудовище не только душой, но и внешне.

Что пробудило меня, что вывело из этого чистилища? Я услышала, как женский голос шепчет мне:

– Должно быть, он тебя очень любил… раз хотел забрать с собой.

Эти слова парили надо мной. Я точно не знала, услышала ли я их во сне или наяву. Скорее всего, фразу прошептала одна из медсестер, думая, что говорит сама с собой. Я вдыхала эти слова. Каждое забивало нос и душило меня, застревало в горле, вызывая кашель, от которого швы натягивались и грозили лопнуть. Меня раздирала ярость. Почему даже женщины воспринимают это кощунство, совершенное якобы моим мужем – его попытку перерезать мне горло, – как выражение любви? Почему нечто столь бестелесное, как мужское эго в его наивысшем проявлении, заслуживает большего сочувствия, чем изувеченное женское тело?

Последнее, что я помнила – это как выползла из дома на улицу. Брезжил рассвет. Меня ослепил яркий свет фонаря полицейского, озарившего мое лицо. Затем раздалась пронзительная трель его свистка. Очнулась я уже в больнице. У моей койки сидела Матрона Лакс, читая номер «Сестринского дела».

– Раньше поганый был журнальчик, а теперь ничего, за последний год стал намного интереснее, – произнесла она. И потом: – Знаешь, Сюзанна, любой приличный хирург, если б он действительно хотел убить, вонзил бы лезвие гораздо глубже.