В последующие дни и недели я много времени работала с моими тетрадками и газетными вырезками. Прятать их в малой столовой теперь не было нужды, ведь миссис Уиггс больше не могла совать в них свой нос. Оказалось, что читать свои прежние очерки не только интересно и увлекательно, но и полезно. Это занятие дало мне возможность поразмыслить о своих поступках, понять, кем я стала и почему. Я старалась не корить себя за это увлечение слишком строго, вспоминала объяснение доктора Шивершева по поводу того, почему он коллекционировал человеческие органы. По его словам, он пытался изучить их структуру и принцип работы, добывал знания. Он был прав: вначале не всегда ясно, к чему приведет нас любопытство, мы просто стремимся освоить что-то новое, даже точно не зная что. Я поняла, что мое любопытство возникло из потребности представить, хотя бы частично,
Во-первых, я описала последний вечер Мэри Келли – или Мари Жанетт, как я ее нарекла; разумеется, ни то, ни другое имя не имело отношения к изуродованному трупу женщины. Это была миссис Уиггс.
Затем я позволила своему воображению вернуться в прошлое, к тому дню около трех лет назад, когда у меня наконец-то появилась возможность уехать из Рединга и устроиться медсестрой в Лондонской больнице. Мне было интересно посмотреть, какой я была до знакомства с Томасом, до знакомства с Айлинг, взглянуть на себя глазами нынешней Сюзанны. Неужели уже тогда я была падшей, как утверждала моя бабушка? Неужели дурная кровь моего отца и первые пять лет жизни, что я провела в Николе, навечно отметили меня печатью порока?
Со временем Никол исчез, как и другие лабиринты убогих трущоб Уайтчепела. Их перестроили или снесли. На том месте раскинулись новые кварталы с новыми многоквартирными домами. Некоторые старые улицы сохранились, но от Дорсет-стрит и Миллерс-Корт не осталось и следа.
После происшествия с Мэри Келли убийства в стиле Джека Потрошителя прекратились. Беззащитных женщин Уайтчепела по-прежнему избивали и убивали, но теперь, как и прежде, это делали их собственные мужья, за закрытыми дверями, где эти несчастные умирали тихо, не привлекая к себе особого внимания. В газетах писали, что Потрошитель, вероятно, умер от сифилиса, заразившись от шлюх, которым он мстил, а может, сошел с ума и покончил с собой или попал в тюрьму за какие-то другие преступления. А может, иммигрировал?
Летом 1889 года я получила посылку, на которой стоял штемпель «Калифорния, Соединенные Штаты Америки». Это была коричневая коробка, немало поистрепавшаяся за долгое путешествие. Заинтригованная, я сразу же принесла посылку в большую столовую и вскрыла.
Внутри помещалась небольшая деревянная шкатулка, в которой я увидела два конверта, один – на мое имя, второй – для инспектора сыскной полиции Абберлина. На опилках, коими изнутри была выстлана шкатулка, лежал красный бархатный сверточек, к которому крепился клочок парчи с рваными краями, будто его выдрали откуда-то. Я распечатала конверт, адресованный мне, и прочла письмо: