Падшие люди

Мелкий преступник из Уайтчепела, Кожаный Фартук любил поиздеваться над проститутками, и многие местные жрицы любви открыто показали на него полиции как на убийцу. Еврей без определенных занятий, он, по слухам, был настолько порочен и непорядочен, что стал изгоем даже среди своих соплеменников. С той ночи, когда была убита Полли Николс, он куда-то исчез. Полиция, пытаясь его найти, перевернула вверх дном более двухсот домов. Мне, конечно, было неведомо, где пропадал Томас в те ночи, но, если честно, много ли жен знают, куда ходят вечерами их мужья? Такова супружеская жизнь. Ради нее я пожертвовала своей свободой. Видимо, с ночными отлучками Томаса придется смириться.

Полиция жаловалась, что на местах совершения убийства и возле мертвецких, куда принесли тела погибших женщин, собираются толпы народа. Я решила, что сама съезжу в Уайтчепел. Мне казалось, что, если в тех местах я опущусь на колени и понюхаю тротуар подобно ищейке, то сумею раз и навсегда отделаться от мысли, что мой супруг с симметричными бакенбардами когда-либо стоял там, тем более вспарывал ножом проституток.

На пароходике я доплыла от Челси до Тауэр-Хилл, потом на омнибусе доехала до Олдгейта. Начала с церкви святого Ботолфа, известной как «церковь проституток», потому что возле нее днем и ночью фланировали старые занюханные продажные женщины. Чтобы полиция к ним не придиралась, они медленно шествовали по кругу. Зрелище это было комическое, цирк да и только. В коротких юбках, открывавших лодыжки, в ярких развевающихся шарфах, они выступали с важным видом. Грубоватые лица были разукрашены самодельной или краденой косметикой, которая лишь еще больше старила их, подчеркивая изможденность черт. Насмешливыми голосами эти «красотки» зазывали мужчин, бросая колкости в их адрес, а друг с другом переговаривались только криком, но, пока они двигались, полицейские притворялись, будто их не замечают. Даже вообразить трудно, что за антигигиенические страсти скрывали они под своими юбками. Непонятно, как им вообще удавалось заманивать клиентов. Пожалуй, только слепой или пьяный вдрызг самоубийца соблазнился бы отдать свои кровные за их услуги.

Это был вход в Уайтчепел со стороны Олдгейта. Я прошла по Петтикоут-лейн и повернула на Сэндиз-роу с узкими тротуарами и еще более узкими лавками. Арендная плата здесь была столь высока, что казалось, все ужимается в размерах, дабы занимать меньше места. Одно громоздилось на другом; каждый пятачок был заставлен жалкой рухлядью, растрескавшимися бочонками или кучами старого мусора, которые были навалены на обломки древесины и присыпаны осколками стекла, сверкавшими, как конфетти. Лавочники выставляли свои товары на тротуар, и вокруг них вертелись долговязые кишевшие вшами юнцы: серые лица, впалая от недоедания грудь, головы обриты наголо. Они стояли, подпирая стену, словно фигурки, вырезанные из кости, – высматривали, кого бы ограбить, и глазели на женщин. Все как один были преисполнены важности, хотя хлам, что они охраняли, будто королевские сокровища, был ни к чему не пригоден.

В Уайтчепеле я не бывала с июня месяца – с тех пор, как вышла замуж. Я думала, мне будет любопытно посмотреть на этот район свежим взглядом, радуясь, что я сама покинула его. Увы, Уайтчепел производил гнетущее впечатление, и тут мне еще никогда не было так страшно, как сейчас. Я надела свое самое унылое платье, но из-за высокого роста оставаться незаметной мне всегда было трудно. Окружающие сразу распознавали во мне чужачку, я чувствовала только враждебность, видела лишь мерзость и грязь. Одному богу известно, что подумала бы обо мне миссис Уиггс.

Когда я проходила мимо юнцов, те стали перешептываться. Покрытая сальной коркой булыжная мостовая была склизкой от дождя. Я оступилась и чуть не упала. Силясь сохранить равновесие, замахала вытянутыми руками, будто мельница крыльями. Наверно, я была похожа на клоуна. Юнцы загоготали. Я пошла прочь, не оглядываясь. Дальше потянулись убогие лавки старьевщиков, забитые грязными рваными театральными костюмами, заплесневелой драной военной формой, погнутыми штыками и ржавыми шлемами, сохранившимися от давних войн. Эти лавки принадлежали еврейкам. Те группами стояли в дверных проемах или сидели на обочине, локтями упираясь в колени. И все сердито смотрели на меня, когда я проходила мимо. Телами загораживали входы в свои драгоценные лавки, мрачными взглядами заранее прогоняя меня прочь, чтобы не дай бог мне не вздумалось к ним войти.