Падшие в небеса. 1937 год

— Доколе невежды будут любить невежество? Доколе буйные будут услаждаться буйством? Доколе глупцы будут ненавидеть знание? Но упорство невежд убьет их, а беспечность глупцов погубит их! И придет им ужас как вихрь! Принесет скорбь и тесноту! А мы посмеемся над их погибелью, порадуемся, когда придет к ним ужас! Пальцы, сами, выбивали слова, барабаня по кнопкам печатной машинки. Павел торопился. Ему казалось еще чуть-чуть, и он забудет фразу, произнесенную богословом. Но слова в голове, звучали, словно эхо — в огромном, каменном тоннеле. Эхо! Клюфт дописал и откинулся на стуле. Ему вдруг стало совсем, спокойно. Сердце ритмично разгоняло кровь по телу. В руках и ногах, была, какая-то, неведомая ранее, легкость.

— Ну, как я вам помог? — смиренно спросил Иоиль.

Клюфт закрыл глаза. Ему не хотелось отвечать этому человеку. Зачем? Признаться в том, что он сказал нужную ему фразу? Ему! Этому, как он, говорит — богослову! Ему — может быть — сумасшедшему?! Нет молчать. Молчать, это лучшее. Клюфт вытащил лист из машинки. Он перечитал все, что только, что написал. Статья получилась яркая и главное едкая. Наполненная энергией! Этой невидимой энергией ненависти! Ненависти к тем, страшным людям — врагам народа! Людям, которые пытаются разрушить устои. Устои всего, что есть сейчас! Всего государства. Павел вдруг ощутил приступ, блаженства от своей жестокости. Жестокости к этим мерзавцам и негодяям! Клюфт улыбнулся. Ему стало смешно и немного стыдно за то, что он, еще несколько часов назад сомневался в их виновности. Этот Лепиков — прораб вредитель. Человек, по вине, которого, погибли сотни коров, которые, так не обходимы его полуголодной стране. Павел очнулся, когда почувствовал холод. Рядом с ним стоял Иоиль. Он внимательно смотрел на Клюфта. От богослова весело ледяной пустотой.

— Господи! Да ведь вы замерзли?! От вас холодом прямо таки тащит! — виновато улыбнулся Клюфт.

— Что вы сейчас сказали? — робко спросил Иоиль.

— Я говорю, от вас холодом, как от покойника веет, — хмыкнул Павел и отвернулся. Он посмотрел в маленькое окошко под потолком. На улице уже скрипели каблуки прохожих. Шесть утра. Нужно было идти на работу.

— Ну, вот видите, вы сами себе противоречите, — весело заявил Иоиль. Богослов подошел к вешалке и надел длинный, и грязный на вид, плащ.

— Что противоречу? — удивленно переспросил Клюфт. Ему было даже чуточку жалко, что богослов собирается уйти. Ему, вдруг захотелось — оставить этого человека, у себя дома.

— Вы же сказали, что Бога нет? — Иоиль одел сапоги.

— Я и сейчас это могу повторить. И меня никто не переубедит, — воскликнул Павел с бравадой.

— Хм, странно. Секунду назад вы сказали, что он есть, — Иоиль ехидно улыбался.

— Я?! Когда? — разозлился Павел.

— Вы сказали — Господи да ведь вы замерзли! Вы это сказали мне. Павел вдруг понял, что богослов прав. Он действительно это сказал — инстинктивно. Просто. Так. Для связки слов.

— Я не то это имел в виду, — зло оправдался Клюфт.

— А что? Что же вы еще могли иметь в виду, когда говорили слово — Господи! Вы это и имели в виду. Вы верите в Бога. Просто не хотите, почему-то в этом сознаться. Самому себе. И даже не потому, что вы боитесь окружающих. Вы, почему-то, боитесь самого себя. Вам трудно. Но это ничего. Все придет. Наступит время, когда вы не будете бояться верить, признаться, что вы — верите в Бога.

Более того, вы даже будете этим жить! И это время не за горами. Когда же поведут вас, чтобы отдать под суд, не беспокойтесь заранее о том, что говорить, но, что дано, будет в тот час, то и говорите, ибо не вы будете говорить, а святой дух. И отдаст брат брата на смерть, и отец — ребенка, и восстанут дети против родителей и отдадут их на смерть. И будете ненавидимыми всеми — за имя мое! Но кто выстоит до конца, тот спасется! — Иоиль, торжественно поднял руку вверх, указав пальцем на потолок.

Клюфт замер. Он смотрел на человека, который говорил страшные слова, но в этих словах звучала тоска правды. Павел вдруг ощутил, что в этих замысловатых и на первый взгляд бессмысленных предложениях — скрывается неведомая пока ему тайна. Тайна, с которой он непременно столкнется.

— Вы говорите ерунду, — выдавил из себя журналист.

— Эх, как знать. Как знать. Спасибо вам добрый человек за кров. Мне нужно идти. Может быть, мы еще и встретимся, — с этими словами Иоиль вышел, махнув на прощание рукой.

Дверь за ним закрылась со зловещим скрипом. Клюфт икнул и затушил папиросу. Он еще минут пять сидел молча — сложив руки на колени и опустив голову. Слова этого бродяги, полуночника, запали ему в сердце. Брат на брата, отец отдаст ребенка. Нет. Он определенно, где-то это уже слышал. Там, в прошлой жизни. Давно, когда он был маленький, когда — было все не так. Когда он, сам, был другой. Когда мир ему виделся из его подвала совсем иным — чистым и светлым, как свежевыпавший снег, перед новым годом.