Падшие в небеса. 1937 год

— Что-то, тут, не то! Нас, даже не посчитали, и проверки не было! Да и на руке, вон, какую-то полоску вторую нарисовали! Что-то тут не то?! Не нравится мне это! Павел покосился на еще мокрую известку на одежде. Она становилась ярко-белой на глазах. Известь въедалась в ткань, вытравляя цвет.

— Что делать то, будем? А Паша? — спросил Оболенский и испуганно посмотрел на Клюфта.

Павел понял, что старик растерян. И хотя в помещении практически не было света — он заметил полупустые и испуганные глаза Петра Ивановича.

— А, что, вы предлагаете делать? А? — спросил Павел. Оболенский покосился сначала на свою одежду, затем осмотрелся вокруг и пождал плечами. Он, ничего не ответил. Да и что, он мог ответить? Клюфт наклонился к нему поближе и ласково — пытаясь подбодрить, прошептал на ухо:

— Ничего! Прорвемся! Вы к побегу готовы? А? Побежите со мной? Оболенский радостно закивал головой и замычал, словно немой. Треск, раздававшийся с улицы, мешал говорить и возможно Петр Иванович решил общаться жестами.

— Ну, тогда готовиться надо! Готовиться!

— А как мы побежим? — Оболенский это прошептал на ухо Павла тихо. Совсем тихо. Он явно боялся. Но Павел расслышал слова. Расслышал и грустно улыбнулся:

— Прорвемся! Надо только найти Фельдмана! Он знает способ! Я уверен! Он мне намекал! Он что-то придумал! Надо это использовать!

Оболенский дернулся. Он вновь испуганно закивал головой. Махнул рукой и заорал Павлу на ухо:

— Не надо с ним связываться!!! Он плохой человек! Я знаю! Он плохой! Я чую — это провокация! Он ничего хорошего придумать не может! Он плохой! Его надо опасаться и держаться от него подальше! Подальше! Паша! Не связывайся с ним! Павел недоверчиво посмотрел на старика и недовольно спросил:

— Вы все загадками говорите! А мне это не нравится, плохой человек — так скажите почему? А то — одни намеки! Это не дело! Так можно хоть про кого в этом бараке сказать! Оболенский, покачал головой, и тяжело вздохнув, вернее — набрав воздуха в легкие, схватил Павла за голову — прижался к его уху губами, яростно зашептал:

— Я вам говорю дело! Я его знаю с двадцатого года по Томску! Мне, пришлось там с ним столкнуться! Понимаете! В двадцатом он был начальником томского чека! Он, лично офицеров расстреливал — без суда и следствия! Лично! Он меня допрашивал лично! Он палач, Паша! Он такой же, как они! Он убийца! У него руки по локоть в крови! Понимаешь! Я его узнал, но не сразу! Но сейчас уверен, это он! Он палач! Он был начальником чека! Я попал к нему по подозрению! Вместе со мной еще несколько офицеров! Пять человек! Со мной в камере сидели! Так их всех расстреляли! Всех Паша! Он лично и расстрелял! Это Фельдман сволочь! Я его, как узнал, так хотел ему — глотку перегрызть! Паша, не надо с ним связываться! Павел покосился на старика. Тот кивал головой и умолял своим взглядом — согласится. Но Клюфт, недоверчиво спросил:

— Если все, как, вы говорите, правда — так почему вы живы? А? Почему вас отпустили?

— Потому, что у них не было доказательств, что я служил у Колчака! Но они хотели расстрелять и меня позже. Но потом, потом Фельдман исчез! И чудо — нас выпустили! Всех, кто был в камере! Потом говорили — Фельдмана в Москву перевели! В Москву! Треск, звучавший на улице — прекратился. Стало непривычно тихо. Было слышно, как, посредине барка — в печках, потрескивают дрова. Павел задержал дыхание. Он тревожно посмотрел на меленькое зарешеченное оконце. Но ничего не увидел. Да и что можно было увидеть, сквозь — грязное и замерзшее стекло? Но вдруг,… - мелькнул свет! Там, за оконцем, больше напоминавшее — дырку в стене, с толстыми покрытыми ржавчиной железными прутьями, кромешную темноту ночи — разрывал белый луч прожектора с вышки! Он светился, словно хвост кометы в безжизненном, черном, космическом небе. Павел почувствовал, руку на плече. Клюфт, вздрогнул. Этот человек появился из темноты неожиданно. Было страшно. Опять внезапное, какое-то мистическое движение — из неоткуда. Фельдман присел рядом с Клюфтом и зло улыбнулся. Его оскал, больше напоминал ухмылку палача на эшафоте, перед казнью. Стало совсем страшно.

— Ну, что старик Оболенский, уже успел рассказать вам обо мне? Павел опустил глаза в грязный земляной пол. Он хотел, что-то сказать в ответ, но не нашел слов.

— Вижу. Вижу, успел. Ну, так лучше. Только вот, в следующий раз, вы спросите у него самого — а скольких красноармейцев он сам расстрелял? А? Десять двадцать?

Спросите, спросите! И увидите — он вам ничего не ответит. Не сможет. Потому как, у него на руках, точно такая же кровь как у меня. Ну, да ладно. Ладно, не об этом. Сейчас не время. Об другом надо думать. Нам надо обсудить, что делать дальше. Оболенский вскочил с нар и отошел в сторону. Он сел на соседние нары и отвернувшись, нахохлился, словно старый петух на жердочке. Фельдман похлопал Павла по плечу и тихо прошептал: