Падшие в небеса. 1937 год

— Вы, Паша, главное не суетитесь. Делай все, что я тебе скажу. И не паникуй! Понял? Не паникуй! Все решится под утро! Или к завтрашнему вечеру! Как только крикнут твою фамилию, вернее фамилию — Клифт, так все и решится! Это будет сигналом. И все! А там, там, ты, просто не двигайся! Представь — что тебя нет! Нет и все! Лежи без движения! Не вздумай подать голоса! Не при каких обстоятельствах! Что бы, ты не увидел! Павел сглотнул слюну:

— То есть — молчать? А на какую фамилию? Какую фамилию прокричат? Вы уверены, что Клифт?

— Паша! Конечно, прокричат — Клифт! Клюфта — тут нет! Все! Ты уже считай — умер в этой жизни! Один раз! Так на хрена, помирать дважды? Тем более, уже пол дороги прошли, возвращаться — плохая примета…

— А Оболенский? Он как? А вы? — допытывался Павел.

— Ты, вот, что Паша. Сейчас, ложись-ка, подремли. Сон тебе будет нужен и отдых. Еще не известно когда поспать придется. Да и придется ли вообще! А я пока все решу. И с Оболенским и со всем другим… Клюфт хотел возразить, но не стал. Он посмотрел на Фельдмана — тот говорил слишком убедительно. Усталость. Она подкралась незаметно. Павел посмотрел по сторонам. В бараке было относительно тихо. Только вдалеке — в центре, слышались приглушенные голоса. Это сидели несколько человек возле буржуек и что-то обсуждали. Фельдман подтолкнул Павла на нары. Клюфт не стал сопротивляться и прилег. Хотя спать он не собирался. Какой тут сон! Он сжался в калачик и попытался согреться. Но тщетно. Тело, промерзшее на длинном этапе, не сохраняло и частичку тепла. Кожа, как обледенелая бумага, казалось — скрипела под одеждой. Павел съежился и приложив кисти рук к губам, попытался на них дуть — сгореть теплом дыханья. Но от глубоких вздохов сразу же закружилась голова. Клюфт закрыл глаза и застонал…. Цветные круги, разошлись, на черном, бездонном фоне. Яркая вспышка при каждом малейшем движении. Лежать и не двигаться. Лежать и просто не шевелиться. Сохранять силы. Сохранять! Еда! Должны ли тут кормить? «Как хочется горячего… супа или борща! Хоть маленькую тарелку! Хоть глоток жирного, куриного бульона! Немного! Есть, пища… как я давно не ел, нормальной пищи! А ел ли я ее вообще? Нет, это было очень давно,… я уже не помню какой у нее вкус,… вкус…. Земляника. Она! Я же ее ел! Она такая вкусная и душистая,… а сало? Обычное сало? С горчицей? А? Ну, что за вкуснятина!! А хлеб… с маслом…. Этот хлеб с маслом!» — Павел сглотнул слюну и зажмурился еще сильней. И вновь красочные разводы на темном, бездонном фоне. Беречь силы. Беречь! Вдруг раздался стук. Резкий и противный. Павел открыл глаза. Кто-то стучал по пустой железной миске. Ритмично выбивая, какие-то непонятные сигналы…не то — азбука Морзе… не то — просто абстрактный, но красивый ритм…

Павел поднялся с нар и осмотрелся. Темно. Где-то вдалеке мелькнула тень. Клюфт попытался разглядеть этого человека. Но тщетно. Кто это был? Фельдмана вряд ли. Оболенский, он тоже исчез. Клюфт негромко и робко позвал в темноту:

— Петр Иванович,… Борис Николаевич,… вы где? Ему никто не ответил. И вновь стук. Он раздавался откуда-то сбоку. От стены. Там, на нарах, кто-то выбивал эту мелодию. Знакомую мелодию… Павел попытался вслушаться. Звуки… Они, что-то напоминали,… не то марш, не то гимн. Очень знакомый… Клюфт поднялся и пошел на шум. Шел долго. На ощупь. Почти ничего не было видно. Павел передвигал ноги по земляному полу — шаркая подошвами по нему. Этот шорох, словно вторил, тем, металлическим звукам. И вновь в голову пришла мелодия! Она!

«Это она! Точно! Она! Славься! Славься — наш русский народ! Славься, славься — наш русский народ! Нет, определенно это она! Как колокола! Это из оперы! Но из какой? Не помню… по-моему, из Сусанина… Глинка! Нет, а может Мусорский?» Павел уже почти подошел к тому месту, откуда неизвестный человек, словно радиомаяк — издавал звуки. Клюфт остановился и тревожно спросил:

— Эй? Вы, что тут шумите? Что играете? Спать не даете? Звуки прекратились. Тишина. Павел вслушивался и пытался рассмотреть незнакомца. Раздался голос. Опять этот знакомый голос:

— Ты же хотел есть? Ну, так я тебя и позвал! Садись — тебе надо подкрепиться!

Это был Иоиль! Павел, неожиданно для себя, обрадовался. Он, кинулся в темноту, на зов богослова, как к родному брату!

— Это ты? Богослов?! Ты что тут делаешь? Тебя что, тоже, сюда по этапу?! Иоиль сидел на нарах, раскинув — свой большой плащ и держал в руках миску.

Обычную, железную миску! Павел не видел его лица в полумраке, но он чувствовал — богослов смотрит на него!