Падшие в небеса. 1937 год

— Знай… Паша…. Ты единственный человек, ради которого — я готова на все! Щукина, подняла со снега упавшую шапочку и поправила волосы. Павел взял Веру за руку и сказал:

— Вера. Может, зайдешь ко мне? Я не хочу тебя отпускать в таком состоянии. Пойдем.

— Нет, Паша. Завтра. Завтра. Я приду к тебе завтра. А сегодня я должна быть с матерью. Завтра Паша. Я позвоню тебе на работу. Ты жди звонка. И скажу — во сколько, я приду. До свидание, Паша. Я скучаю по тебе. И ты скучай по мне. Мне так не хочется уходить. Но я должна идти Паша.

Вера вновь заплакала. Она прикрыла ладошкой рот и повернувшись побежала. Клюфт покачал головой. Ему, так хотелось — кинуться за ней вслед. Поймать, поднять на руки и отнести домой! Никуда не пускать ее! Никуда. Просто закрыть на ключ. Но Павел остался стоять на месте. Он лишь тяжело вздохнул. Фигурка Веры скрылась во мгле холодного вечера. Растворилась в темноте, как приятное воспоминание — как сладкий сон под утро. Клюфт, стоял минуту, не двигаясь. Повернулся и медленно побрел к своему дому. Он словно в забытье спустился в полуподвальную комнату и закрыл за собой дверь.

Щелкнув выключателем, он снял шубу и шапку, разулся. Павел почувствовал, что в комнате холодно. Скорее всего, соседи за стеной, по которой проходила печная труба, свое жилище не протопили. Клюфт хмыкнул носом и буркнул себе под нос:

— Вот как?! Решили, меня заставить уголек покупать. Хорошо. Будем спать в холодной комнате. Чувство голода подкралось, как-то неожиданно и набросилось на желудок. Клюфт, вспомнил, что сегодня даже не пообедал. Растерев ладони, друг о друга — пытаясь согреть озябшие кисти рук, Павел подошел к примусу. Через минуту колдовства над этим «чудом техники» — маленькие лепестки синего пламени гудели на конфорке.

Павел поставил чайник на огонь. Достал с подоконника, на котором, в углу, намерз лед — кусок сала, порезал его на мелкие пластики. В буфете оказалась краюха черного хлеба.

Павел поднес черствую корку к лицу. Втянув ноздрями воздух, зажмурил глаза. Он любил нюхать хлеб. Его запах возвращал в детство. Этот теплый мякиш и аромат сдобы. Привкус ванили и яркий свет. Клюфт один раз в своей жизни ел настоящий, большой торт! Это было очень давно. Так давно, что Павел даже не помнил — сколько было ему лет?! То ли три, то ли четыре года. Какие-то смутные, но теплые воспоминания. Большой стол. Высокий фарфоровый чайник. Отец, мать, еще какие-то дети и незнакомые люди. И смех веселый и задорный. Счастливые улыбки. Большой кусок торта. Маленький Паша нюхает этот кондитерский шедевр — с красной розой и зелеными лепестками. Крем попадает ему в нос и рот. И запах, это запах. Почему-то Клюфту всегда вспоминался этот запах — когда он подносил к лицу кусок хлеба. И не важно, что этот кусок был черный и пресный на вкус. Павел, все равно, всегда, вспоминал, тот далекий день, с большим куском торта. Чайник закипел быстро. Павел ел хлеб с салом медленно. Насытившись, он налил себе большую кружку чая. Горячий напиток обжег горло. Клюфт, скривил лицо. Ему захотелось курить. Папироса в пачке оказалась последней. Павел, решил выкурить лишь половинку — чтобы оставить себе на утро, меленький окурок. Табак расслабил. Он почувствовал, что его клонит в сон. Клюфт подошел к стене, где висели ходики — подтянул гирьки и подвел стрелки. Маятник равномерно отсчитывал секунды. Павел снял с вешалки шубу и бросил на кровать. Спать, в холодной комнате, только под одеялом — настоящее мучение. Потушил свет и лег. Долго не мог согреться. Холодная постель, никак не хотела впитывать тепло тела. В темноте и тишине — каждый шорох, отдавался эхом. Вот, где-то за окном, прошел одинокий прохожий. Скрип его валенок еще долго звучал за замерзшим стеклом. Павел закрыл глаза… …Едва уловимое шуршание заставило его вздрогнуть. Скрип петель на входной двери. Странно?! Он вроде бы закрыл ее на замок. Но нет — дверь распахнулась. В комнату вошел богослов. Обомлевший Павел вскочил на кровати. Странный человек, снял свой длинный темно-зеленый плащ, и как не в чем не бывало, включил освещение. Лампочка под потолком в железном абажуре, будто нехотя ночного пробуждения, заморгала, и свет от нее резанул по глазам.

Павел зажмурился. Он с удивление смотрел на Иоиля. Клюфт поймал себя на мысли, что не пугается. Он не испугался ночного визита этого бродяги. Словно он ждал, что богослов появится у него в комнате. Иоиль улыбнулся. Он был одет в длинный, вязаный свитер серого цвета. Воротник толстой удавкой скрывал горло богослова. Иоиль, отодвинул стул, но прежде чем сесть, засунул руку в карман и достал пачку дорогих папирос — «Герцеговина Флор». Зеленая, твердая упаковка — упала на скатерть. Богослов кивнул на стол и мягко сказал:

— Ты, кажется, курить хочешь? У тебя папиросы кончились. Вот, позволь угостить, это хороший сорт, мне сказали. Павел, изумленно посмотрел: сначала на пачку, затем на непрошеного гостя:

— А откуда, ты знаешь, что у меня кончились папиросы?